Впрочем, если я имел обширные средства, то для употребления их открывалось и пространное, соразмерное поприще. Эпоха Тильзитского договора была временем высшей степени моей славы и моего могущества; их должна была упрочить великая система, основание которой я положил здесь. Система эта, весьма правильно названная континентальною, никогда не была хорошо понята. Как ни значительны были выгоды Тильзитского договора, но я обещал себе еще большие, принудив Англию к заключению мира. До этого времени распространение моего могущества еще мало беспокоило британский колосс; он считал его кратковременным злом, не касавшимся его непосредственно. Единственным предметом моих желаний было теперь утверждение мира на морях; разговор мой с императором Александром об этом не оставлял никаких недоразумений, и я поручил его могущественному посредничеству даровать вселенной этот мир.
Чтобы понять, как искренно желал я мира, довольно представить себе взаимное положение обеих сторон, и очевидные выгоды, которые он должен был мне доставить.
Пожар Тулона, морские сражения в океане, при мысе св. Викентия, при Кампердюйне, при Трафальгаре, сдача Батавского флота при Текселе и бедствие Копенгагена, о котором я еще не упоминал, расстроили на двадцать лет все морские силы Европы. Англия не опасалась теперь ни малейшего соперничества; всем известно, какие выгоды извлекла она из этого. Необходим был продолжительный мир, чтобы пополнить вновь морские арсеналы, выстроить корабли и образовать матросов далекими плаваниями. Хотя Франция утратила важнейшую из своих колоний, но она могла вновь образовать моряков плаванием по обширным владениям испанским, и торговлей из Иль-де-Франса с Индией; Голландия сохранила еще Молуккские острова и сношения свои с Китаем и с Гвианой. Во власти Испании на обоих полушариях оставалось еще более гаваней и берегов, нежели у всей Европы, более, чем их было нужно ей для содержания своих купеческих матросов.
Американцы развивались с каждым днем более и более, и чем выше подымалось их образование, тем более собственные выгоды должны были привязывать их к Франции. Если я имел положительную выгоду в восстановлении мира на морях, то и на твердой земле восстановление спокойствия было для меня необходимо: могущество мое не могло более распространяться, не нарушая своей твердости; прочными установлениями и взаимными выгодами нужно было связать все части этого огромного здания, чтобы сделать его непоколебимым. Тогда только существование мира бывает прочно, когда обе стороны довольны его условиями; а это было невозможно: восстановление спокойствия на год или на два разорило бы нашу торговлю; а Англии принесло бы только пользу, возбудив в ней смелость к отдаленным предприятиям. Чтоб достигнуть полного и долговременного примирения, которого нам нужно было желать, мы условились, чтобы Россия предложила посредничество свое для утверждения мира, и если Англия станет упорствовать в своем несогласии, то Россия приступит к континентальной системе. Эта система, которую так несправедливо хулили, не поняв ее, могла разделиться на две различные отрасли: на политическую часть и на торговую, или мореплавательную.
В отношении торговли я имел две главные цели: во-первых, нужно было разорить торговлю Англии, чтобы лишить британское правительство возможности делать денежные вспоможения державам твердой земли для поддержания войны; во-вторых, стараться подорвать английскую промышленность, развивая свою собственную. Для последней цели нужно было доставить сбыт произведениям наших мануфактур и уничтожить его для неприятеля, то есть изгнать англичан из всех рынков Европы. Многие частные меры были уже приняты для этого; но они не могли привести ни к чему, пока всеобщая система не вытеснила бы из Европы морских властителей. Основание этой системы было положено в Берлине в 1806 году декретом, к которому потом я издал дополнение в Милане (17 декабря 1807 года). Этот закон был чудовищно ужасен; но англичане сами подали мне пример и сами заставили ему следовать. Однако же недостаточно было одних декретов; надо было отделить совершенно Англию от Европы и разорить её торговлю. Но в этом отношении континентальная система дурно выполнила свое назначение, потому что война в Испании уничтожила всё её действие, открыв неприятелю главнейшие рынки Европы; но в отношении промышленности она имела чрезвычайно важные последствия.
Сильная держава должна иметь не только постоянное, общее стремление к выгодному направлению своей политики; подобное стремление должно руководить и экономику её. Промышленности, как и всякой другой вещи, нужен путь, чтобы продвигаться вперед; во Франции она не имела этого пути, пока моя континентальная система не проложила его. До революции министерство финансов Франции обращало виды свои на колонии и на меновую торговлю, и приобрело тут большие успехи. Говорили, что следствием этих успехов были потеря кредита, упадок финансов, государства, уничтожение его военной системы, утрата достоинства внешнего и худое состояние земледелия. Все это не имеет смысла. Эти дурные последствия были произведены не богатствами колониальными и не меновою торговлею, но слабым правлением, которое потрясали мятежные парламенты. Прекрасные гавани и богатые негоцианты столько же препятствовали процветанию земледелия во Франции, как и в Англии; и королевство было так мало расстроено в царствование Людовика XVI, что оно выдержало двадцатилетние разрушительные перевороты, и все еще продолжало процветать.
Напротив того, колониальная система и меновая торговля обогатили все народы, и в особенности Франция была много обязана им своим величием. Но война навсегда расстроила эту систему; гавани лишились совершенно своего богатства, и на это время никакая человеческая сила не могла возвратить им то, что было уничтожено революциею. Поэтому необходимо было дать другое направление торговому духу, чтобы оживить французскую промышленность. Для достижения этой цели оставалось только одно средство: отнять у англичан монополию мануфактурной промышленности и сделать из этой промышленности цель всеобщего стремления государственной экономии. Нужно было привести в действие континентальную систему в полной её силе, чтобы иметь возможность давать огромные привилегии фабрикам, для побуждения капиталистов сделать необходимые затраты для заведения и приведения в действие этих фабрик.
Это подтвердилось на деле. Я дал ход промышленности, перенеся ее за море: она сделала такие быстрые успехи на твердой земле, что может не опасаться более соперничества. Чтобы процветать, Франция должна сохранять мою систему, переменив ей название. Она падет, если станет возобновлять морские экспедиции; англичане уничтожат их при первой войне. Я принужден был довести континентальную систему до крайности, потому что она имела целью не только принести пользу Франции, но еще вредить Англии. Мы получали колониальные произведения только посредством Англии, под каким бы флагом их к нам ни привозили. Следовательно, нужно было стараться как можно менее получать их; лучшим средством для этого было возвысить цену их до невероятности. Политическая цель была выполнена; государство от этого обогащалось; но я огорчил добрых женщин и они отмстили за себя.
Опыт доказывал ежедневно, что континентальная система хороша, потому что государство процветало, невзирая на тягость войны. Налоги были приведены в порядок; кредит шел наравне с денежными процентами; дух улучшения обнаружился в земледелии и в фабриках; целые деревни перестраивались заново, дороги и каналы облегчали внутренние сообщения; каждую неделю придумывали какие-нибудь улучшения; я приказал выделывать сахар из свекловицы, соду из соли, искусственное индиго; развитие наук продвигалось наравне с промышленностью. Напротив того, в Англии только некоторые торговцы обогащались, а промышленный класс терпел недостаток; ценность банковых билетов понизилась на одну треть и даже на половину, потому что за фунт стерлингов давали только 13 франков. Зло было бы гораздо чувствительнее, если бы Испания приняла мою систему, как я надеялся, и если бы нечаянное возмущение в Америке не открыло англичанам чрезвычайно выгодный сбыт их изделий. Но если выполнение моей системы было несовершенно, и далеко не достигало цели, которую я предложил ей, безумно было бы отвергать ее в то время, когда она начинала приносить плоды; нужно было утвердить ее, чтобы еще более возбудить соревнование.
