– Здесь.

Из-под койки слышался шорох и собачий вой. Когда фельдшер проводил рукой по груди Пьетро, на него каждый раз пикировали попугаи, больно тюкая клювами.

Врач просмотрел вырезки.

– Тихо, тихо, все в порядке.

– Я пел для судьи, и никто не заткнул мне рот! – похвалился Пьетро, не открывая глаз.

Он получал удовольствие от поездки на санитарном транспорте, от шума двигателя и хорошей скорости. Голова его слегка подергивалась. На лице выступила испарина, отчего размазался грим, а по вискам ручьями потекла сажа, и оказалось, что брови у него совсем седые. Под румянами обнажилась бледность щек. Фельдшер промокнул ему лицо ватным тампоном.

– Приехали! – сообщил водитель.

– Который час? – Когда дверь кареты «скорой помощи» распахнулась, Пьетро взял фельдшера за руку и посмотрел на его золотые часы. – Полшестого! Времени в обрез, они вот-вот заявятся!

– Вы только не волнуйтесь, хорошо? – На скользком тротуаре перед лавкой врач поддержал его за локоть.

– Хорошо, хорошо, – сказал Пьетро и подмигнул, а потом ущипнул врача за руку. – Благодарю вас.

Как только «скорая» уехала, он отпер «Ясли» и погрузился в теплый звериный запах. Оставшиеся дома собаки, заросшие густой шерстью, бросились его лизать. Тут же появились гуси: они толкались, трубили, как автомобильные клаксоны, и яростно щипали его за икры, пока он не заплясал от боли.

Он выглянул на опустевшую улицу. Да, уже с минуты на минуту. Он снял с жердочки пару неразлучников. Вышел на задний двор и прокричал поверх забора:

– Миссис Гутьеррес!

Когда она замаячила в лунном свете, он опустил попугайчиков в ее пухлые руки.

– Это вам, миссис Гутьеррес!

– Чтой-то? – Щурясь, она разглядывала пушистые комочки, вертя их так и этак. – Чтой-то?

– Ухаживайте за ними как следует! – наказал он. – Не забывайте кормить, и они будут радовать вас пением!

– Да на кой они мне? – недоумевала она, а сама глядела то на небо, то на него, то на птичек. – Ой, да что вы. – Но она уже ничего не могла поделать.

Он погладил ее по руке.

– Уверен, вы будете к ним добры.

И он исчез в «Яслях» за дверью черного хода.

В течение следующего часа он вручил одного гуся мистеру Гомесу, другого – Фелипе Диасу, третьего – миссис Флорианне. Попугай достался мистеру Брауну, бакалейщику. Собак пришлось, к сожалению, разлучить и отдать пробегавшим мимо ребятишкам.

В половине восьмого вокруг квартала трижды объехал полицейский фургон и только после этого притормозил у дверей. Через некоторое время на пороге лавки показался мистер Тиффани.

– Ну что ж, – произнес он, заглядывая внутрь. – Вижу, вы постепенно от них избавляетесь. Доброй половины уже нет, верно? Коль скоро вы не оказываете сопротивления, даю вам еще час. Так держать.

– Нет, – заговорил мистер Пьетро и, не сходя с места, обвел взглядом пустые клетки. – Больше я никого не отдам.

– Послушайте, – стал увещевать его мистер Тиффани. – Стоит ли отправляться за решетку из-за горстки оставшихся зверей? Давайте я прикажу своим ребятам их вынести, а вы…

– Везите в кутузку! – объявил Пьетро. – Я готов!

Нагнувшись, он взял под мышку старый патефон. Посмотрелся напоследок в треснувшее зеркало. Седых бровей как не бывало – сажа была наложена заново. Зеркало взмыло в воздух, раскаленное, бесформенное. Вслед за тем и сам он как-то поплыл, едва касаясь ногами пола. Его знобило, язык распух. Он услышал свой голос:

– Идемте.

Тиффани широко развел руками, словно не желая выпускать Пьетро. Тот сгорбился и качнулся. Последняя такса, коричневая, гладкошерстная, свернулась колечком у него на локте, словно маленькая автомобильная шина, и принялась лизать его розовым язычком.

– С собакой нельзя. – Тиффани не верил своим глазам.

– Только до участка, прокатимся вместе – и все, – попросил Пьетро.

Он явно устал: усталостью наливались пальцы, руки и ноги, все тело и голова.

– Ладно, – согласился Тиффани. – Хлопот с вами, честное слово…

Пьетро вышел из лавки, одной рукой прижимая к себе патефон, другой – собаку. Тиффани забрал у него ключ.

– Животных вывезем позже, – сказал он.

– Спасибо и на том, – сказал Пьетро, – что не стали этого делать при мне.

– Господи, да уймитесь вы, – сказал Тиффани.

Соседи высыпали на улицу и смотрели, как Пьетро на прощание потрясает таксой, словно триумфатор, одержавший нешуточную победу и воздевший руку в знак ликования.

– Прощайте, прощайте! Не знаю, куда меня везут, но я отправлюсь в путь! Здоровье мое пошатнулось. Но я вернусь! Смотрите: я иду! – Хохоча, он помахал собравшимся.

Его подсадили в полицейский фургон. Собаку он по-прежнему прижимал к себе, а патефон поставил на колени. Покрутил ручку и завел музыку. Патефон запел «Сказки Венского леса», и под эту мелодию фургон отъехал от тротуара.

В ту ночь по обеим сторонам от «Яслей» стояла тишина: и в час ночи, и в два, и в три, а к четырем утра тишина стала настолько оглушительной, что все соседи продрали глаза, сели в постелях и стали слушать.

Рэй Брэдбери

20 октября 1984 г.

9.45–10.07

(По прочтении вчерашней статьи о смерти молодого актера, последовавшей вчера вечером, и пересадке его сердца другому человеку.)

Она позвонила, чтобы договориться о посещении.

Сначала молодой человек воспротивился и ответил:

– Нет, спасибо, нет, очень жаль, я все понимаю, но – нет.

Однако вслед за тем на другом конце провода он услышал ее молчание – полное отсутствие каких бы то ни было звуков, только скорбь, которая не находит выхода, и после долгой паузы ответил:

– Ну ладно, приходите, только, пожалуйста, ненадолго. Ситуация довольно странная, не знаю, что и сказать.

Она этого тоже не знала. По дороге к нему домой она раздумывала, с чего начнет, как он к этому отнесется, что ответит. Страшнее всего было не совладать со своими чувствами – тогда он просто выставит ее из квартиры и хлопнет дверью.

Ведь этого парня она совсем не знала. Абсолютно чужой человек. Они никогда в жизни не встречались; до вчерашнего дня она даже имени его не слышала – хорошо, что знакомые в местной больнице подсказали, а то она уже отчаялась что-нибудь найти. А теперь, пока не поздно, нужно было прийти к незнакомому человеку и обратиться к нему с самой необычной просьбой в ее жизни; да что говорить, в жизни любой матери за всю историю цивилизации это была бы самая сокровенная просьба.

– Подождите, пожалуйста.

Она дала таксисту двадцать долларов, чтобы он никуда не отъезжал – на тот случай, если она выйдет раньше, чем планировала, – а потом надолго задержалась у подъезда, сделала глубокий вдох, открыла дверь, вошла и поднялась в лифте на третий этаж.

Перед его квартирой она закрыла глаза, еще раз глубоко вдохнула и постучалась. Ответа не было. В смятении она забарабанила в дверь. На этот раз ей открыли, хотя и с задержкой.

Молодому человеку на вид было лет двадцать, может, больше; он окинул ее неуверенным взглядом и уточнил:

– Миссис Хэдли?

– Вы на него совсем не похожи, – услышала она свой голос. – То есть…

Она почувствовала, что заливается краской, и чуть не развернулась, чтобы убежать.

– Неужели вы надеялись на сходство?

Открыв дверь пошире, он отступил в сторону. На низком столике в центре единственной комнаты был готов кофе.

– Нет-нет, что вы. Сама не знаю, что говорю.

– Проходите, располагайтесь. Меня зовут Уильям Робинсон. Или просто Билл. Вам с молоком или черный?

– Черный.

Она следила за его движениями.

– Как вы на меня вышли? – спросил он, передавая ей чашку.

Она приняла ее дрожащими пальцами.

– Через знакомых, которые работают в больнице. Они навели справки.

– В обход всех правил.

– Да, понимаю. Это по моему настоянию. Понимаете, я на год, если не больше, уезжаю во Францию. Для меня это был последний шанс встретиться… я хочу сказать…