В связи с этим можно привести цитату из Первого Послания к Коринфянам св. Апостола Павла: «И плачущие, как не плачущие, и радующиеся, как не радующиеся; и покупающие, как не приобретающие; и пользующиеся миром сим, как не пользующиеся». Итак, давайте желать нирвану, как будто не желая. Когда этот парадокс постигнут, мы обладаем нирваной, будто не обладаем. Быть сознательно бессознательным или бессознательно сознательным — в этом секрет нирваны, из которой исходит мею творчества. Ме или мею означает «нечто, что бросает вызов препятствию сил человеческого мышления». Иными словами, это такая деятельность, которая исходит прямо из глубины каждой личности без помех все разделяющего интеллекта. Это действие происходит настолько прямо и незамедлительно, что интеллект не находит места, куда бы он мог влезть и разделить это целое на части.

Как говорил один дзенский учитель: «Когда ученик питает какую-то мысль о рождении-и-смерти, он идет по пути дьявола. Как только он отказывается от всех воззрений, он присоединяется к философам-мудрецам». Т. е., когда мы оставляем попытки интеллектуального понимания, мы выходим за пределы рождения-и-смерти и можем свободно работать в чудесной сфере Нерожденного, где художник может Проявить ме во всем его многообразии. «Точка зрения» или «мысль» — проявление интеллекта, и там, где она есть, Нерожденное или Несознательное встречается со всевозможными препятствиями. Вот почему дзенский учитель советует нам не придерживаться ни одной «мысли» и «точки зрения», отрицательной или утвердительной относительно рождения-и-смерти, так же как и нирваны. Интеллект используется для утилитарных целей, и творческая способность интеллекта может действовать лишь в этих пределах.

Нечто подобное происходит и в искусстве фехтования. Я называю это искусством, и это ужасное искусство, ибо за каждую ошибку здесь можно заплатить жизнью. Меч прямо перед вами, и он готов в любой миг повергнуть вас наземь. Если в буддизме мы говорим, что борьба происходит между идеями нирваны и сансары, то в фехтовании борьба происходит между жизнью и смертью. Борьба буддиста происходит больше в плане концепций, борьба фехтовальщика более реальна и остро переживается. Но если борьба переживается и понимается двойственно, тогда лучшим и единственным путем считают обычно выбрать что-нибудь одно и, не думая о последствиях, смело ринуться вперед. Но для фехтовальщика это, конечно, гибель. Пока мысль о смерти сидит в сознании фехтовальщика, она неосознанно и неизбежно будет вести в том направлении, которого он всеми силами пытается избежать. Другая возможность, если оставить выбор в стороне, это совсем отказаться от мысли остаться в живых после схватки. Ибо часто случается, что те, кто любит жить, теряют жизнь, а те, кто ненавидят ее, обретают ее, как сказали бы христиане. Но вот истина: «Вы можете что-то любить или ненавидеть, но любое из этих чувств, проникая в ум, будет неизбежно как-то окрашивать ваше сознание и подобное поведение отразится на вашем мече. Истинный фехтовальщик должен быть совершенным человеком в даосском смысле, и должен быть над жизнью-и-смертыо, как буддийский философ над нирваной и сансарой».

Никакая борьба хорошо не кончится, пока не достигнут момент, где любая из сторон не может омрачающе влиять на другую. Не нейтральность, индифферентность, но трансцендентальность — вот что необходимо. Это цель фехтовальщика. Может показаться странным, что фехтовальщик хочет быть философом, но в Японии, как и в Китае, искусство — дело не технологии, а духовного прозрения, духовной практики. И фехтование не исключение.

Тот, кто преодолел границы двойственного представления о жизни-и-смерти, тот живет в подлинном смысле. Там, где есть мысль о жизни или смерти, отрицательном или положительном, там нет истинного пути. Когда фехтовальщик достигает недвойственного сознания, он становится «великим гением» или «совершенным человеком» в искусстве фехтования.

Сам фехтовальщик может и не желать для себя вечной жизни или бессмертия, но должен надеяться, что его меч будет полон жизни, чтобы он смог проявить все тайное ме[19], доверенное ему, ибо жизнь фехтовальщика целиком от этого зависит, хотя и не принадлежит ему. До тех пор, пока человек прибегает к приобретенной технике, чтобы нанести поражение противнику, ему придется неотрывно следить за каждым движением меча противника. Это приведет его в конце концов к «остановке ума», какой бы краткой она не была. Надо сохранять свой ум в постоянной текучести так, чтобы ударить врага в тот миг, когда он допустит «суки»[20], т. е. прилипнет к мечу взором.

Это прилипание и есть «остановка», а остановиться хоть на мгновение, — значит, дать врагу возможность нанести удар. Это и есть суки. Суки буквально значит «интервал расслабления». В борьбе не на жизнь, а на смерть, человек испытывает величайшее напряжение, и миг расслабления влечет за собой смертельный удар.

То, что можно назвать «физической остановкой», исходит из гораздо более глубокого источника. Достаточно малейшего ощущения страха смерти или ничтожнейшей привязанности к жизни — и ум теряет свою текучесть. Текучесть — это беспрепятственность. Если ваш ум лишен страха, свободен от всех форм привязанности и является сам себе хозяином, тогда он не знает препятствий, промедления, остановок и увязания. Тогда он следует своим путем, как вода. Он, как ветер — дует, куда пожелает. Его можно уподобить и кругу с центром где угодно, ибо у него нет окружности, нет и центра. Онтологически, буддийские философы называют это состоянием пустоты (шуньята). Художники могут и не достигать этой высоты сознания, которая не является сознанием в обычном смысле. Но они должны испытать нечто сходное с этим, не вполне это сознавая. Когда фехтовальщик, подобно тому, как это делают дзенские мастера, сравнивает свое искусство с отражением луны в воде, он передает свое состояние неосознаваемого, в котором держит свой меч, будто не держит, и фехтует, будто не фехтует.

С духовной точки зрения, это состояние не-эгоизма или отсутствия «Я», Именно это противостоит всему, что приходит извне. Именно эта жесткость не дает нам принять все, с чем мы встречаемся и что нам противостоит. В детях явственно преобладает бессознательное, что их выгодно отличает от нас. В нас преобладает интеллект, который выбирает и решает, и эти его качества отвращают нас от «да будет так». Без чувства эго или «я» — нет моральной ответственности, но божественное превосходит мораль. Так и искусство. Оно пребывает в абсолютной свободе, но там, где нет свободы — нет и искусства. Свобода, творчество, мею — это синонимы. Таково и искусство фехтования. Пока фехтовальщик не достиг состояния свободы, в котором нет жесткого эго, у него не будет меча, который дает жизнь, а будет лишь оружие для убийства.

Меч в основном ассоциируется с убийством и большинство людей недоумевают, что у него общего с дзен, одной из школ буддизма — несущей любовь и милосердие. Искусство фехтования различает меч, несущий жизнь, от меча, который несет смерть. Меч, используемый владельцем только в техническом аспекте, дальше убийства не идет, ведь его используют только тогда, когда собираются убивать. И совсем другое дело там, где вынуждены поднять меч. В этом случае не человек убивает — меч. Такой человек никому не желает вреда, но появляется враг, и тогда меч автоматически исполняет функцию справедливости, а это есть функция милосердия. С таким мечом прошел среди нас Христос. Такой меч не для того, чтобы нести покой, слезливо лелеянный сентиментальными людьми. Таким мечом совершил самопожертвование мастер чайной церемонии Рикю. Этот меч Ваджрараджи рекомендовал дзенцам Риндзай (Линь-Цзы).[21] Этим мечом Вандзян Ходзяку[22] размахивал бы независимо от его применения. Когда меч призван играть такую роль в жизни человека, он уже не средство самозащиты и не оружие убийства, фехтовальщик при этом превращается в высочайшего художника, создающего произведения подлинной оригинальности.