- Я все еще… - бормотал он. - Подожди. Постучи по спине. Все еще трясет. Черт!
- Может, малярия? - предположил Стас. - При малярии тоже колотит. - Наклонившись, он довольно сильно постучал Андрею между лопатками. - Если малярия, пьют акрихин. Желтые таблетки. И уколы в зад. От этого акрихина человек глохнет. - Ну как? Легче?
Взяв Андрея за шиворот, он помог ему встать, и они пошли к овражку, куда, сварив в тылу еду, повар привозил кухню, которую таскала небольшого роста кряжистая лошаденка, с лохматой, забитой репьями гривой.
Андрею нравилось, пристроившись у оглобли, поев, прихлебывая кипяток, просовывать руку лошаденке под гриву и гладить ей теплую сильную шею. После «лисьей норы», мертвой ничьей земли перед глазами, где, конечно, никакой живности из-за постоянной стрельбы не водилось, эта лошаденка казалась особенно живой, и к ней тянуло, как к какому-то милейшему доброму существу. Их, этих добрейших существ, было мало на фронте. Иногда над траншеями пролетали птицы, но они держались высоко, летели быстро, испуганные взрывами или стрельбой. Сейчас, в такую слякоть, попрятались и мыши-полевки, а холода загнали стрекоз, бабочек, муравьев, божьих коровок и прочую мелкую живность во всякие щелочки и дырочки, и от этого земля казалась совсем пустынной, брошенной, осиротевшей.
- Что, брат, это тебе не в колхозе! - говорил Андрей лошади. - Как там наш Зазор? Будем надеяться, что жив, что все с ним нормально. - Лошадь дергала у него под рукой кожей, загибая за оглоблю голову, тянулась к нему и дышала ему в лицо.
Когда приезжала кухня, все по-своему радовались и из-за еды, и из-за того, что там можно было встретиться друг с другом все-таки на каком-то приволье, а не в узкой траншее, но Андрею было приятно идти к кухне и из-за этой лошаденки, безропотно коротавшей дни вместе с остатками их батальона.
У кухни стояла короткая очередь - начала подходить, вторая рота. Так как в ротах набиралось всего чуть больше сотни людей, еду для обеих рот. варили в одной кухне.
Стас, взяв у него котелок под чай, пристроился в хвост очереди, а Андрей зашел за кухню. Там, почти под мордой лошади, стояли Алексеев и санинструктор. Оба держали, свесив их к сапогам, узлы из плащ-палаток, в которых был хлеб.
- А, Новгородцев! Тебе подарок. Зайдешь на КП, - сказал ему старшина, доставая из узла кубическую буханку хлеба, которая и тянула фронтовую норму - девятьсот граммов. Хлеб был свежим, еще тепловатым, но с сильной просырыо, поэтому, несмотря на вес, буханочка сказывалась невелика.
- Какой подарок? Письмо? - Андрей, прокрутив в голове всякие мысли, не мог догадаться. - Посылка? От кого? Или опять кисет? Отдашь кому-нибудь. Я получил.
Он и правда уже получил кисет с табаком. В роту их дали целый ящик, посылку из какой-то не то зауральской, не то иркутской - точно он не знал - школы. Но от кого - было вышито на кисете. Днем он читал при каждой закурке: «Дорогому защитнику Родины от Зины Светаевой. НСШ №2. 7 кл.» Все слова, кроме «Родина», Зина вышила зелеными нитками, а «Родина» голубыми, и на крепком темно-синем сукне они смотрелись ярко, почему-то напоминая о лете. Вообще эта Зина, считал Андрей, росла старательной девочкой - она руками прострочила кисет мельчайшими, как машинными, стежками, вшила в него подклад из тонкой, не пропускавшей воду, парусины и вдела крепчайшую холщовую тесьму. Табаком, отличным самосадом, кисет был набит под завязку, и в табаке попадались сушеные ягоды шиповника и черемухи. Они, конечно, не годились в папироску, но от них табак пах лесом. Еще в табаке оказалось десять спичек и кусочек терочки от коробки. Больше, чем десять спичек, Зина, видимо, положить не могла.
Андрей, уже искурив табак наполовину, нашел и крохотную записку. В ней Зина желала ему «крепко бить немцев-фашистов», заверяла, что она «будет стараться не только учиться на «хор» и «отл», но и, «сколько у нее есть сил, помогать взрослым».
Сейчас в Зинином кисете осталось табаку с пригоршню. Андрей жалел докуривать его до конца, он хотел смешать его и все ягодки шиповника и черемухи с солдатской махоркой.
- Ты махорки дай. Можешь? - попросил он.
Следовало попросить махорки утром, когда раздавали завтрак. Тогда Алексеев был сговорчивей. Черпая своей меркой водку, надышавшись ее сладким запахом, да и хлебнув предварительно, он становился добрей. Давали же водку утром потому, что так приказал ротный. Казалось бы, ее следовало давать с вечера, чтобы легче короталась ночь. Но ротный рассуждал по-иному: «И чтобы крепче спалось? Нет, давать утром, чтобы люди после ночи согрелись и, если можно спать, лучше поспали». В этом был резон.
- Махорку завтра получаем, - сказал Алексеев. - Что, и на ночь нет?
- На ночь есть. Так что там мне за подарок?
К ним подошел Стас.
- Держи, - он дал Андрею котелок. - Повар расстарался с картошкой и укропчиком. Старшина, объяви ему благодарность.
Им теперь варил новый повар, пожилой солдат из второй роты, которому после первой траншеи батальонные тылы казались, конечно, землей обетованной, потому что к переднему краю надо было подъезжать только два раза в сутки, между ним и немцами стояли теперь и минометы, и пушки, и было много людей, и, хотя повар вертелся весь день почти без перерыва - надо было котлы мыть, ехать по воду, добывать дровишки, получать продукты, варить их, подтапливать печурку, как-то обихаживать и лошаденку: накормить-попоить, хоть изредка, но и тернуть скребницей, - хотя дел у повара набегало невпроворот, потому что помощников ему не давали, он был рад этой должности. Она обеспечивала ему сытость, спал он, хоть и коротко, урывками, но в сухости, и шансов остаться живым ему выпадало больше. Поэтому повар старался: разживался, чем мог, в брошенной деревне копал картошку, чтоб добавить в суп, найдя на чердаке какого-то дома пук сухого укропа, он крошил его в котел, от чего суп пах свежестью, привозил то капустные кочерыжки, срубленные им на огородах, то по пол-соленого огурца на душу, добыв эти огурцы не известно, в каком погребе, то подсыпал в чай мелко посеченные кончики вишневых веточек, отчего чай становился и гуще, и запашистей, словом, всячески исхитрялся накормить роты получше. Что ж, своей заботой он отрабатывал право на батальонные тылы.
- Да, ничего, - ответил Андрей, хлебнув прямо через край котелка и обжигаясь супом. - Так что мне там за подарок? - еще раз спросил он, отбросив мысль о письме.
Если бы это было письмо, Алексеев сказал бы по-другому, сказал бы что-нибудь вроде - «сегодня тебе плясать» или «сегодня ты у меня попляшешь», и ему пришлось бы, если, конечно, не плясать, плясать бы он не стал, но ему пришлось бы топнуть раз-два ногой.
- Сапоги! Вот подарок! - объяснил Алексеев. - Поешь, и на КП. Ротный велел. Ясно?
- Ясно, - ответил Андрей, пристраивая котелок на оглоблю.
- В атаку! - скомандовал Стас и запустил в котелок ложку.
Придерживая локтем автомат, повешенный на плечо стволом
вниз, держа за дужку полный котелок чаю и то и дело прихлебывая из него, давая прихлебывать Стасу, черпая суп из котелка, который поддерживал Стас, Андрей хорошо поел. То ли суп удался повару - чуть солоноватый, потому что и консервированная американская колбаса была солоновата, и уже посоленного на заводе концентрата повар положил побольше, чтоб суп вышел гуще, так что даже добавленная картошка не взяла весь этот излишек соли, то ли запах укропа родил аппетит, но Андрей впервые за несколько дней поел в охотой, почти с жадностью.
Они со Стасом повторили и суп и чай, повар же, наливая им в котелки, приговаривал:
- Ешьте, робяты. Ешьте досыту. Ночь длинная. Сейчас, поди, и десяти еще нету. Утром привезу перловочки с тушенкой. Как, картошки добавить в перловку-то? Чтоб оно вышло вроде кулеша? Или так - только кашку, но покруче?
- Разницы нет - кулеш или каша, - заявил авторитетно Стас. - Нам главное, чтоб побольше мяса. Это учти.
- Оно конечно, мясо есть мясо, - согласился повар, помешивая в котле. Он возвышался над всеми, стоя на кухонной приступке и орудуя черпаками, вычищенными так, что медь сияла, даже в темноте она отблескивала. - Но где его возьмешь, мясо-то? Норма, робяты! Чего дают - все до косточки варю. Другой раз дадут так, как украли, - мол, не подвезли. Оно понятно, не подвезли, где же его возьмешь? Вот и маракуешь так и эдак. Другой раз с себя бы отрезал, да и в котел.
