В конце концов Ванятке приказывали встать и слушать стоя. Этого ему только и было надо. Он, возвышаясь над сотней солдат, горделиво посматривал на них. Он был доволен собой, теми, кто смотрел и не смотрел на него, лектором и вообще всем происходившим. Видимо, Ванятке всегда хотелось сопрягаться с людьми. Он не мог отдаляться от них и на секунду, ему нужен был постоянный контакт с кем-то, и он искал этого сопряжения с людьми, этого контакта с ними таким вот образом.

На вопрос Андрея, каким Ванятка был в деревне, Барышев ответил:

- А таким же. Каким еще? Оно ведь как? Кто с отметинкой родился, тот со звездинкой и помрет.

Ванятка и за три месяца службы не отучился говорить «ты» каждому, кто был ненамного старше его. Ротному он время от времени отвечал в этой форме.

Первое столкновение с ротным и произошло из-за этого «ты». Ротный, знакомясь с пулеметным взводом, обратил, конечно же, внимание на Ванятку, как всегда вертевшегося, выглядывавшего из-за спины Барышева - Барышев по боевому расчету стоял перед ним. И ротный строго спросил:

- Как твоя фамилия?

- Козлов! - ответил Ванятка. - А твоя? - добавил он.

Ротный назвался, но для начала разъяснил:

- К старшим надо обращаться на «вы».

- А на сколь ты старше? - возразил Ванятка.

- Старший в армии не тот, кто старше возрастом, а кто старше по званию. Уставы надо учить, - резче сказал ротный.

На Ванятку этот тон не подействовал.

- Учил, - сообщил он. - И вроде бы там не пишется, что младшему нужно говорить «ты».

Ротный не затаил на Ванятку зла - ротный скоро, как и все, понял, что Ванятка такой уж задался, что быстро Ванятку не переделать, что армейский быт сам стешет с него забубенность, мальчишескую непосредственность, нужно только время. Но если Ванятка подвертывался ротному под руку, ротный помогал времени и армейскому быту быстрей сделать из Ванятки солдата. Это означало, что по приказу ротного Андрей должен был учить Ванятку строевому шагу, наблюдать, как Ванятка чистит оружие, тренировать быстро рыть окоп для пулемета, делать перебежки, надевать и снимать противогаз и тому подобное.

Папа Карло относился к Ванятке крайне неодобрительно: не нравились Папе Карло Ваняткина заполошность, расхристанность.

Сам Папа Карло был человеком сдержанным, неторопливым и немногословным. Возможно, таким сделала его профессия: как выяснилось, он с юности работал на скотобойне, а подобное занятие не способствует формированию беспечного характера.

Слушая, как Ванятка несет околесицу, Папа Карло осуждающе поджимал губы:

- Проку от него не будет - парень без царя в голове.

Иногда, чтобы остановить Ванятку, он перебивал его провокационным способом:

- Глянь-ка, глянь-ка, Ванятка! - Несколько раз Ванятка ловился на удочку, смотрел, куда Папа Карло тычет пальцем, в этих случаях Папа Карло насмешливо договаривал: - Глянь-ка, Ванька, голопуп лятить!

Заботой Андрея был и Веня. Веня тоже любил поспорить с ротным и на свой лад «не почитал» начальства, из-за чего Андрею приходилось не раз выслушивать замечания.

Например, когда ротный ошибался, командуя: «Атылатов! Ко мне!» вместо: «Милоградов! Ко мне!»,- Веня делал вид, что это его не касается, больше того, Веня отправлялся вроде бы по своим делам. Ротный секунду смотрел растерянно, потом поправлялся: «Милоградов!» И тогда Веня, печатая шаг, вскинув не без шика ладонь к пилотке, безвинно глядя своими ореховыми глазами, докладывал, что он явился, нисколько не сердится на забывчивость ротного, хотя он его и удивляет, и просит разрешения дать ротному совет заняться памятью. Ротный строго оглядывал Веню…

Ротный был в двойственной позиции. С одной стороны, он не должен был позволять Вене - как и любому другому солдату - возражать ему, в данном случае начальству. В армии непозволительно пререкаться с командиром, тем более учить его уму-разуму, с другой же стороны, и ротный знал, что Веня был хорош, честен, не нахал и службу нес без хныканья. Больше того, Веня поддерживал настроение взвода, как будто его светлое лицо и светило другим и грело их. Там, где был Веня, там, где сияла его улыбка, там настроение было нормальным, даже если люди устали. Веня как-то сдерживал в других злость, брань, отчаяние, как-то удерживал людей в человеческом качестве.

Андрей служил третий год, повидал всяких офицеров, а уж о рядовых и сержантах говорить нечего. Он не раз советовал Вене не задираться, но Веня только улыбался и спрашивал: «А что он сделает? Ничего не сделает. Душа у него человеческая. У нас в доме бывало много гостей, знакомых отца - всю жизнь их было много, тоже архитекторы, строители, инженеры… Да и у матери было немало ее знакомых артисток и вообще… Так вот, ведь человека же видно - хорош ли он или плох, и в чем плох. Наш командир совсем неплох…» - убежденно заявлял Веня и, как бы радуясь сам этому, светился опять своей нежной улыбкой.

Переубедить Веню было невозможно, а когда Андрей начинал сердиться, Веня лез к нему обниматься и, смеясь, говорил:

- Ну и что, что сколачивается рота? Ну и что, что он наш командир? Он такой же человек, и мы все люди… Все будет хорошо, все, Андрюша, будет хорошо! Вот увидишь!

Но теперь эти сложности быта на формировке, теперь, перед выгрузкой и маршем к фронту, не имели никакого значения. Все начинало измеряться по другой системе отсчета, по системе, в которой полюсами были жизнь человека и смерть человека.

Эта система, вступив в действие по команде: «Получить боеприпасы!», вошла в вагон с ящиками патронов и гранат.

Их в вагоне было двадцать три - десять пулеметчиков, ротный, его ординарец, Бодин, старшина, санинструктор, два снайпера, писарь, ружейный мастер, три связных от взводов и телефонист от комбата. Кроме пулеметных патронов и гранат они получили и автоматные патроны, которые годились и к пистолетам «ТТ». Пистолетами были вооружены офицеры, санинструктор и оба наводчика пулеметов.

Расположившись на нарах и на полу, все в вагоне набивали патроны в ленты, в магазины к автоматам и пистолетам. Дело подвигалось, потому что снайперы, набив обоймы, по команде ротного стали помогать пулеметчикам, а потом ротный приказал помогать набивать ленты и связному, и писарю, и ружмастеру. Осталось набить какую-то сотню патронов, когда, словно треснула крыша, рванула воздух короткая автоматная очередь, отчего сразу же завоняло жженым порохом.

Внутренне ахнув, все замерли и секунду, две, а может, и больше, не шевелились, только скосив или подняв глаза на того, кто стрелял,- на Васильева, связного от второго взвода, свесив нога, Васильев сидел на верхних нарах напротив ротного, держа чуть дымящийся еще автомат.

На лице Васильева были ужас и удивление, и он был бледен, как простыня. Его округлившиеся глаза не мигая смотрели перед собой, а рот у Васильева был полуоткрыт и губы дрожали.

- Живы все? - крикнул ротный, слетая с нар и в два прыжка добегая до Васильева. - Что ж ты! Что ж ты!.. - крикнул ротный, рванув у Васильева автомат и швыряя Васильева на пол.- Ты!.. Новгородцев!- Андрей перехватил у ротного автомат, а ротный, схватив другой рукой Васильева за ворот гимнастерки, вздернул его с пола на ноги и, задыхаясь от гнева, не находя слов, только зашептал ему: - Что же ты, гаденыш, что ж ты делаешь, гаденыш!

Но тут застонал Веня Милоградов.

Все обернулись к нему.

Согнувшись на один бок, словно бы отодвигаясь от раны, Веня держал на весу левую руку, на которой возле дырочки от пули уже чуть намок рукав.

Лицо у Вени было растерянным.

Васильев мог наделать дел похуже, и это остро вдруг поняли все, и загалдели, и заорали на него:

- Дурак!

- Осел!

- Ты что? С ума сошел?

- Дать ему, гаду!

- Он убил бы!..

- Еще до фронта! - и прочее такое же.

Ванятка, сорвавшись со своего места, подскочил к Васильеву, который тут же шмыгнул за спину ротного. Но Ванятка изловчился а дал Васильеву по уху.