- А ну, шевелись! А ну, не спи на ходу! А ну, живо-живенько! - Уф! - сказал Горбов, отирая пот и разглядывая их. Они, войдя в землянку, чтобы не мешать, стали сбоку двери. - Чьи? Вам чего?
Посыльный доложил.
- С какой стати! - возмутился Горбов. - Да еще по двести! Хотя бы по сто! Ничего у меня нет. Свободны! - Он сел на патронный ящик и отвернулся, показывая, что разговор окончен. Чтобы еще больше подчеркнуть это, он даже занялся какими-то бумажками, то ли батальонной строевкой, то ли накладными на что-то.
Вид у него был крайне занятый, озабоченный, даже слегка несчастный - не хотел он отдавать эти шестьсот граммов. Ему, наверное, легче было бы отдать столько своей крови.
- Приказ комбата! - сказал Андрей. - А приказ выполняется… Вот что, отец, - не дал он Горбову ничего возразить. - Выпьешь с нами? С хорошим человеком почему не поделиться. Так где она у тебя? Там? - он было пошел к термосам, которые стояли в дальнем углу, но Горбов его перехватил.
- Не суйсь! Не суйсь. Я сам. В чего лить-то?
Они плотно поели, водка согрела их, и , навалившись на стол, они даже задремали, но вдруг началась ожесточенная стрельба, сон с них сразу слетел, они услышали, как батальон, вернее, те из него, кто участвовал в контратаке, крикнули: «Ура! Ра-ра-а-а!»- и все вчетвером они встали и, слушая напряженно, стараясь определить, движутся ли контратакующие, подошли к двери.
Каждый из них знал, что даже за тот час, что немцы, захватив, удерживали позицию внутри батальонного района обороны, немцы сделали все, чтобы ее укрепить - подбрасывали людей, пулеметы, боеприпасы, - и что не так-то легко их будет выбить с этой позиции. Но все-таки стрельба уходила, отодвигалась, а это означало, что контратакующие не легли, а пробивались к их роте.
- Ну, - сказал Стас, переглянувшись с Андреем. - Спасибо этому дому. Спасибо, отец, за все. Дай-ка нам патронов. Или нет, некогда! - он открыл защелку и выбил пустой магазин. - Замени! И по паре гранат. Живо, живо! А ну, не спи на ходу! А ну, живо-живенько!
Надев магазины на ремень, взяв в руки по гранате, Андрей, пропустив Стаса и Степанчика вперед, побежал сзади, рассчитывая подобрать ППШ, и он подобрал его, вынув из рук лежавшего в ходе сообщения, стонущего раненого.
Чуть-чуть лишь светало, когда они снова были в своих окопах. Немец на дне траншеи, возле которого суетились подполковник, ротный и солдаты, готовящиеся его нести, немец был плохо виден.
Андрей протолкнулся к нему.
- Посвети! - сказал он ротному. - Жгут…
Под фонариком лицо немца было очень белым, он не открывал глаз, и Андрей слегка пошлепал его по щекам.
- Пошевели рукой! Пальцами! Пальцами пошевели! - говорил он немцу.
Немец мигал, морщился от боли, но пальцы у него - они были куда бледнее его лица, они были даже с синевой, - не шевелились.
- Не могу. Мерзлые… Пальцы как нет…
Ослабив жгут, Андрей зажал ладонями повязку, через минуту синева стала слабеть, но зато начала промокать повязка.
- Живо! Живо! - торопил его подполковник.
- До санбата вам полчаса, даже больше, - ответил сердито он. - Вы что, не понимаете, что будет с рукой через эти полчаса?
Когда синева сошла, он снова затянул жгут, кто-то дал ему пакет, поверх прежней повязки он намотал бинт поплотнее и встал.
- Вот теперь «живо-живо»! Полей, - сказал он Стасу, когда немца понесли за побежавшим по ходу сообщения подполковником.
Степанчик раздобыл обмылок, Стас сходил к луже, она натекла в воронку от мины, которая попала в траншею, и он, намыливая руки погуще, зачерпывая даже землицы, смыл с них и эту кровь.
- Андрей! Новгородцев! Андрюха!
Стас Черданцев шлепал по грязи, которой уже по щиколотку намесили на дне траншеи. Было слышно, как под сапогами хлюпала вода.
- Андрей! Кухня! Праздник души, именины сердца!
Андрей только что залез в «лисью нору», согнувшись, устроился поудобней и опустил полог.
«Надо взять еще таблеток, - подумал он. - Кажется, они помогают». - Ему стало легче, он уже не кашлял так, что ему раздирало и горло и грудь, кашель стал мягче, не таким сухим, а с мокротой, но все-таки время от времени он заходился от кашля, и тогда поворачивался на живот и, уткнувшись лицом в руки, бухал в них, пока дыхание не выравнивалось.
Он, как и все, отрыл себе «лисью нору»- узкую пещерку в передней крутости траншеи - так, что пещерка имела порог, и вода со дна траншеи не попадала внутрь. В «лисьей норе» было сухо и, скорчившись в ней, можно было угреться. Наломав в лощинке сушняка от кустов, он приволок его, настелил на дне и вдоль стенок, и, по сравнению с мокрой, ставшей от частых дождей осклизлой траншеей, в «лисьей норе» было хорошо. Дождь туда не падал, а для стекавшей сверху воды он сверху, срезав на ладонь земли, сделал уступ и канавку на нем, и вода сбегала по канавке сбоку, не затекая внутрь. Лаз внутрь занавешивался драной трофейной палаткой; сложенная вчетверо, прибитая частыми колышками, которых он настругал из патронного ящика, палатка служила неплохим пологом. Когда он ронял полог за порожек, то как бы отделялся от траншеи и вообще от всего.
Но за пять секунд, а, пожалуй, даже и за три секунды, он мог выскочить в траншею, стать лицом к немцам и открыть из ППШ огонь. ППШ он брал внутрь «лисьей норы», оставляя в нише, глубиной в локоть, запасные магазины и гранаты: две РГ-42, две «лимонки» и тяжелую противотанковую. Не мешая в «лисьей норе», там они были у него под рукой.
- Кухня? - переспросил Андрей, когда Стас остановился возле полога. - Пусть идут. Сначала второе отделение, потом первое. Иди и ты. Получи и на меня, - он хотел еще немного полежать, его опять начало знобить. - Котелок на бруствере, - он просунул за полог флягу, - Главное - чаю. И сразу сюда. Топай!
Стас побежал по траншее, командуя:
- Второе отделение - на ужин! Быстро! И не засиживаться там! Потом первое! Быстро, быстро, ребята! Быстро, чудо-богатыри!
Нет, неистребимый был у Стаса оптимизм. Просто неистребимый. Андрей улыбнулся, думая, что очень хорошо, что Стас с ним. Со Стасом все как-то казалось светлей. Со Стасом даже Лена вспоминалась не с такой тоской, не с таким отчаянием.
Прошла неделя с того дня, как они пытались отбить у немцев следующий рубеж, больше они не атаковали, потерь не имели, если не считать, что не то снайпер, не то просто хороший стрелок подстрелил Гуреева из второго взвода.
Их и немцев разделяли какие-то метров четыреста, пожалуй, даже триста пятьдесят. Половину этой полосы занимали огороды, на них еще стояли побуревшие, с обвисшими длинными листьями стволики кукурузы и черные палки обломанных подсолнухов. За огородами начиналось темное вспаханное поле. Но утром, заиндевевшее, оно казалось посыпанным серебром. Через это поле и проходила немецкая оборона, она просматривалась, так как и кукуруза и подсолнечники нигде не были густыми. Но, значит, со стороны немцев они тоже просматривались, поэтому днем нельзя было высовывать и носа.
Днем все они сидели на дне траншеи или, согнувшись, ходили по ней, чтобы согреться. Но когда наступала темнота, они могли вылезти и ходить по верху, держась, правда, все время рядом с траншеей либо с ходом сообщения, чтобы при немецкой ракете быстро спрыгнуть и спрятаться за бруствер.
Шли дожди, мелкие позднеосенние дожди, от них промокало все. Солнышко появлялось редко, да оно уже и не грело, а так, лишь светило, поэтому подсушиться на нем было нельзя.
Если ночь выдавалась без дождей и стрельбы, то было слышно, как немцы возятся на своей позиции - оттуда долетали стук топора, скрип колес, когда они что-то подвозили на телегах, чтобы не демаскироваться моторами, чуть слышались голоса.
После такой сухой и холодной ночи, когда рассветало, можно было засечь даже блиндажи немцев. Они, конечно, еще затемно гасили печки, но некоторое время из труб все-таки шел теплый воздух, смешанный с паром, похожий в промерзшем воздухе на белый дымок.
