Теплоход пришвартовался, подтянулся толстыми нейлоновыми канатами к бетонному причалу. Главный врач рассматривал толпу на причале, надеясь увидеть белый халат, очки, бородку или еще какие-нибудь внешние атрибуты медицинской профессии.

В это время у трапа, поднимая пыль, затормозил "бьюик" неопределенного цвета и не иначе как еще довоенного выпуска. Чернокожий водитель в желто-оранжевой рубашке с пальмами и обезьянами выскочил из автомобиля и взбежал по трапу. Он тут же увидел белый халат главврача и с необыкновенной радостью, словно после длительной разлуки, принялся жать ему руку. Это был санитарный инспектор Даниельсон – без халата, очков и без бороды.

– Пассажиры о'кей? – крикнул он еще с первых ступеней трапа.

– О'кей.

– Экипаж о'кей? – с середины трапа.

– О'кей.

– Доктор о'кей? – радостно спросил он, уже стискивая руку Шевцова.

Даниельсон был, наверное, самым веселым и добродушным инспектором в мире. Когда Виктор сказал ему об этом, сидя за кофе в курительном салоне, тот покачал головой.

– Ноу. Второе место в мире. Первое у Бартоломео – остров Мартиника. Увидишь…

Даниельсон, просто Дан, не глядя, свернул в трубку медицинские декларации, справки, сертификаты. В середину трубки он поместил сувенир – бутылку "Московской". На этикетке Шевцов написал по-английски. "Лучшему в мире санитарному инспектору" – и расписался.

– Доктор, финиш! Ноу проблем! – воскликнул Дан. – Бери герлфрэнд, мой "роллс-ройс" ждет! Тринидад – лучший остров в мире! О'кей?

– О'кей.

Виктор позвонил Лескову.

– Саша, хочешь быть в роли моей герлфрэнд сегодня?

– Чего?

Саша пришел не один – привел с собой поваренка Борьку. Борька последнее время проявлял такое усердие в учебе, что библиотекарь Наташа не могла им нахвалиться. Лесков решил, что Боря вполне заслужил небольшую награду.

Главврач представил своих друзей.

– Александр, мой друг. Кок Боб – звезда футбола, – на что Саша только покачал головой, а Борька, не опасаясь дипломатических осложнений, самодовольно выпятил грудь.

"Бьюик" рванул с места, как орловский рысак, но на первом же перекрестке, как только Дан затормозил, мотор заглох. Его, правда, удалось завести, но, чтобы не рисковать, Даниельсон больше нигде не тормозил. Несмотря на свои пенсионные годы, "бьюик" мчался по узким улицам, как реактивный бомбардировщик. И издавал такой же оглушительный рев.

Главврач восседал рядом с водителем и на перекрестках непроизвольно дергал ногами – искал педаль несуществующего тормоза. Саша с Борькой сидели сзади, место рядом с ними занимал потертый медицинский чемодан с красным крестом на крышке. Минут через десять бешеной гонки гости Даниельсона перестали замечать достопримечательности города и только мечтали – хоть бы встретить местного инспектора ГАИ…

– Теперь я понимаю, почему он возит с собой этот чемодан, – пробормотал сзади Александр. Боря запихивал в рот жевательную резинку и реагировал на обстановку с хладнокровием спортсмена-аса.

Наконец машина вырвалась из лабиринта белых коробок – банков, магазинов, офисов. Прямо за домами начинались джунгли. Дорога пошла в гору. В зеленых зарослях деревьев, сросшихся кронами, перевитых лианами, даже в яркий полдень стояли сумерки. Джунгли наступали на шоссе. Корни деревьев взламывали асфальт, лианы сплетались над головой и местами превращали дорогу в туннель.

Шоссе поднималось все выше, выходило из джунглей и петляло над ущельем. По склонам гор бежали ручьи, серебряным водопадом падала в ущелье река. Далеко внизу склоны гор обрывались в океан. В глубоких бухтах и заливах лежала необыкновенно синяя, прозрачная вода. Вверху вершины гор упирались в такое же синее и прозрачное небо.

На покатом взгорье, пересеченном черной лентой шоссе, Дан остановил машину и вылез на обочину. Пассажиры с облегчением выбрались из "бьюика".

– Чертова колесница! – выругался Лесков.

– Ноу, ноу, – засмеялся Дан, – "бьюик" – о'кей!

Вокруг них каждый клочок земли, каждый камень цвел сочными травами, пышным мхом, гроздьями ярких цветов. С отвесного склона падал на дорогу ручей ледяной воды. За кромкой шоссе начинался обрыв. Там, прямо под ногами, бесшумно вздымался и опадал океан. Рев прибоя не долетал до них.

– Ого-го! – заорал Борька, нагнувшись над обрывом. Лесков испуганно схватил его за рукав футболки.

Впереди далекие горы отливали на солнце синим блеском. Глаза Даниельсона блестели.

– Вы любите свою страну, я знаю, – сказал он. – Но ваша страна очень большая. А моя родина – вот, – Дан развел руки. – И она вся умещается вот здесь, – он постучал себя по груди. – Вы знаете нашу историю? Колонизаторы, работорговцы, пираты… Пять веков рабства – пять веков мы были колонией. Сейчас мы входим в Британское содружество. Мы свободны… если, конечно, не считать, что ее величество королева назначает своего губернатора, который правит нами.

– Дан, у тебя прекрасная страна, – серьезно сказал Саша и протянул Дану руку.

– Сколько людей на острове? – спросил Шевцов.

– Миллион и сто тысяч: африканцы, индусы, арабы, латиноамериканцы… Миллион и сто тысяч хороших людей.

– А плохих?

– Плохих нет, – засмеялся Дан, – их скушали кайманы.

– А чем занимаются тринидадцы?

– О! Туристы думают, что тринидадцы только танцуют, поют калипсо и играют в стилбэндах. А в остальное время рвут с веток бананы и ананасы. А мы создаем промышленность. У нас есть нефть, асфальт – целое озеро асфальта! Я покажу вам. Мы вывозим в год шестьдесят пять миллионов баррелей нефти. Мы хотим быть независимыми от монополий. Строим завод алюминия, он будет принадлежать Тринидаду, Гвиане и Ямайке. Строится сталелитейный завод, – с гордостью перечислил он. – Ну и, конечно, сахар из тростника, ром, копра и масло из кокосовых орехов. Кофе и какао тоже. Потом туризм – это сто миллионов долларов в год…

Все трое снова сели в разогретый на солнце "бьюик". Даниельсон освободил ручной тормоз, уперся плечом в переднюю стойку, и автомобиль с выключенным мотором покатился вниз, под уклон. Дан на ходу вскочил на сиденье и стал спокойно крутить баранку. Дорога шла с горы вниз, все так же не отрываясь от края пропасти. Машина быстро разгонялась, набирала скорость. Мотор не работал – Дан не включал зажигание. В полной тишине был слышен свист шин по асфальту да скрип рулевой передачи на поворотах.

– Не страшно? – лукаво подмигнул Дан и повернул наконец ключ в замке зажигания. Ободряюще загудел мотор, и пассажиры облегченно вздохнули.

Шоссе уходило в отлогие долины – в сердце острова. Мелькали мимо живописные деревни, хижины под пальмовыми крышами, чернокожие женщины в ярких юбках с цветастыми тюрбанами на головах. За машиной бежали полуголые мальчишки. Вдоль шоссе тянулись бесконечные плантации.

Трех-четырехметровые деревья с большими листьями стоят ровными рядами. Их ветви сгибаются под тяжестью желто-красных плодов.

– Это деревья какао, – говорит Дан. – Наше какао высоко ценится. Оно идет в лучшие сорта шоколада.

По стволам деревьев проворно бегают серые зверьки с пушистыми хвостами. Это белки, тропические белки. Над низкорослыми деревьями какао поднимаются высокие стволы с плоскими, широкими кронами-зонтиками.

– Это иммортели, – объясняет Дан. – Они защищают от солнечных лучей тенелюбивые плоды какао. Мы зовем их "матери какао".

Сами иммортели с распростертыми кронами и розовыми цветами в густой листве очень красивы, даже поэтичны. Шевцову вдруг вспомнились стихи Брюсова и Блока о цветах иммортелей, написанные в холодном, вьюжном Петербурге. Сами они этих цветов, пожалуй, не видели…

За поворотом – плантации кофе. На зеленых ветвистых кустах висят ярко-красные ягоды. Из них делают кофе.

– Сейчас январь, – говорит Дан, – сухой сезон, лучшее время года. Сейчас цветут все цветы и плодоносят все деревья. А с июня по декабрь будет сезон дождей. Это когда небо плачет день и ночь.