Произошло практически (почти) полное отчуждение рабочих от участия в управлении на уровне предприятий, выключение из общественно-политической жизни в масштабах общества. Российские работодатели демонстрировали буквально иррациональную нетерпимость к участию рабочих в управлении. В ответ, вместо сопротивления ограничениям, рабочие стали практиковать “избавление от акций“… По данным нашего опроса почти половина рабочих прошла через моральные унижения в различных формах.
Таким образом, реформенные преобразования оказали глубокое и разностороннее, как правило, отрицательное воздействие на положение рабочих. П. Штомпка изменения в их положении, социальном статусе охарактеризовал как социальную травму. Происходит “разрушение статуса социальной группы”» [28].
Резкое обеднение рабочих привело к аномальному сокращению свободного времени, что в современном обществе означает сокращение возможностей для гражданской активности и к архаизации быта и культуры. Социолог Г.П. Бессокирная, изучавшая с начала реформ социальные процессы в общности рабочих, пишет: «Распространенность и эффективность почти двух десятков способов приспособления занятых российских горожан к радикально меняющимся условиям труда и жизни изучались в наших предыдущих исследованиях. По данным Российского мониторинга экономического положения и здоровья населения (РМЭЗ, массив данных 2000 г., опрошено 9009 человек) за 1998 г., было установлено, что относительно популярных и эффективных способов приспособления, кроме обращения за помощью к родственникам и друзьям, всего два: интенсификация труда на приусадебном участке и дополнительная работа.
В ходе двух исследований на московских предприятиях (1993-1994 и 1999-2000 гг.) выяснилось, что масштабы распространения этих способов приспособления весьма существенны и в столице. Например, в 1999-2000 гг. большинство московских рабочих имели или хотели бы иметь земельные участки (59%), дополнительную работу (61%). Результаты исследования на трех крупных машиностроительных заводах в областных центрах РФ (Брянске, Пскове и Кирове) в 2003 г. показали, что абсолютное большинство рабочих имеют или хотят иметь земельные участки (81%), многие ориентированы на вторичную занятость (63%)… Фактически земельный участок в провинции имеется у 69%, в Москве — у 46% рабочих» [29].
Травмирующий период безработицы и крайней бедности пережили и шахтеры, которые своими забастовками в поддержку Б. Ельцина в конце 1980-х гг. немало способствовали краху советской системы. Б.И. Максимов, который в июле 1998 г. провел несколько дней как социолог на Горбатом мосту среди участников шахтерского пикета в Москве, приводит записи рассказов шахтеров из разных угольных бассейнов. Вот что, например, рассказал шахтер из полярной Воркуты: «Нет денег на самое необходимое. Продукты приходится брать под запись в шахтной лавке. А там цены в 2, в 3 раза дороже. Эту лавку содержит сын директора. В других регионах, знаем, картошкой перебиваются. У нас ничего невозможно вырастить — мерзлота. Приходится просить денег у родителей-пенсионеров, которым мы сами должны помогать. А у них пенсия — известно какая. Стыдно. Дома жена осталась с двумя детьми. Сын мне как-то говорит: “Что, папа, помирать будем? — Что ты, сынок?! — Ты же денежки не получаешь”. В глаза детям смотреть не могу, никому не хочется, чтобы они чувствовали себя ущемленными. В одной семье сын-школьник повесился, оставил записку: “Мне надоело слушать ваши с мамой ссоры из-за денег…”. В другой семье сам отец не выдержал — обвязал себя взрывчаткой. У нас трое покончили с собой. Мы — рабы, скоты. Раба и то хозяин кормит. Так больше жить нельзя!» [30].
Показательно воздействие реформы на особый отряд промышленных рабочих и ИТР — работников оборонной промышленности, которая в 1991-1993 гг. была подвергнута разрушительной «конверсии». Было резко (в 4 раза в 1992 г.) сокращено производство военной продукции, уволены 300 тыс. работников, резко сократилась зарплата. Особенность этого эпизода в том, что большинство работающих на оборонных предприятиях в тот момент были женщины, причем с очень высоким уровнем образования и квалификации, элита общности промышленных рабочих.
Г.Г. Силласте, которая изучала социальную сторону конверсии, писала в 1993 г.: «Женские коллективы в оборонной промышленности особые: по образовательному цензу, профессионализму, непрерывному стажу многолетней работы на предприятиях, фокусирующих высшие достижения современной науки и передовых технологий. 60% респонденток составили инженеры и конструкторы; 3,4% — руководители на уровне отдела, цеха; 17% — служащие; 71% опрошенных имеет высшее и незаконченное высшее образование; 3% из них кандидаты и доктора наук. 80,7% женщин работают на своих предприятиях более 11 лет, из них 56% — свыше 20 лет. Только 6,3% имеют трудовой стаж до 5 лет.
Судя по самооценке респонденток, 93% считают себя плохо обеспеченными, 59% из них — низкооплачиваемыми, а 34% — живут ниже уровня бедности. К числу достаточно обеспеченных и высокооплачиваемых отнесли себя всего 6% опрошенных. В итоге на вопрос “Что позитивного лично Вам принесла конверсия?” 89% однозначно ответили: “ничего”…
Возможные последствия прозападного подхода к конверсии могут быть по оценкам женского общественного мнения очень тяжелыми: ослабление обороноспособности России, замена наукоемкой продукции — дешевой и массовой, падение производительности труда, потеря высококвалифицированных специалистов…
Ответы на вопрос “Что вызывает у Вас беспокойство в связи с конверсией в России?” позволили выстроить следующую иерархию отрицательной мотивации: угроза массовой безработицы (58%); распыление высококвалифицированных специалистов (56,7%); отсутствие обоснованной программы конверсии (46,7%); ослабление обороноспособности России (39%); снижение технического уровня, подмена дорогостоящей наукоемкой продукции дешевым ширпотребом (24%). Итак, на первом плане социальные мотивы, на втором — политические, на третьем — производственно-технические.
В итоге спокойны за будущее свое и своей семьи всего 8,3% опрошенных работниц;… за будущее России — 8,1%. Это самый низкий уровень социального оптимизма, когда-либо фиксировавшийся в женской среде.
Один из выводов исследования состоит в том, что традиционная вера женщин в помощь со стороны государства, политических партий и организаций, надежда на справедливые законы фундаментально подорваны» [31].
В целом, первый этап реформ (1990-е годы) погрузил унаследованную от советского порядка общность рабочих в состояние социального бедствия, которое в кооперативном взаимодействии с информационно-психологическими ударами оказало разрушительный эффект на связность этой общности.152
Итог этого десятилетия социологи формулируют так: «Только у незначительного числа индивидов и социальных групп изменения произошли к лучшему, в то время как у большинства населения (82% опрошенных в декабре 1998 г.) ситуация катастрофически ухудшилась. К этому следует добавить такие негативные явления, как рост безработицы и депрофессионализация занятых. Исследования подтверждают, что существует тесная связь между расцветом высшего слоя, “новых русских” с их социокультурной маргинальностью, и репродукцией социальной нищеты, криминала, слабости правового государства» [2].
Процессы, запущенные в 1990-е годы, обладают большой инерцией, и улучшение экономической ситуации после 2000 г. само по себе их не останавливает — пережившим социальную травму людям требуется программа реабилитации. «Ремонт» структуры общества и конкретных общностей требует средств и времени, но такая задача еще и не ставилась.
Вот вывод 2003 г.: «События последних 10 лет привели к интенсивному социально-экономическому расслоению населения России… Последствия этих процессов видны уже сейчас — формирование взаимоисключающих интересов “верхов” и “низов”, “геттоизация” больших групп населения на низших уровнях социальной иерархии без перспектив улучшения их положения.
