«Мы», к которым он обращается, не мечтаем о евроремонте, нам нужен нормальный ремонт теплоснабжения и жилищного фонда, чтобы дети и старики не мерзли зимой. «Мы» не мечтаем о зарплатах, нам нужна адекватная труду зарплата, чтобы наши дети не страдали от недоедания и болезней. И здравый смысл говорит нам, что если мы не будем «топтаться в индустриальной эпохе», варить сталь и делать тракторы, то наши дети останутся без тепла и хлеба. Пусть бы В.Ю. Сурков объяснил, как нам, «не догоняя самих себя образца 1989 г.», перескочить в цивилизацию без нефти, газа и железа.

В.Ю. Сурков делает в Президиуме РАН принципиально важное заявление: «Нам не нужна модернизация. Нужен сдвиг всей цивилизационной парадигмы… Речь действительно идет о принципиально новой экономике, новом обществе» [16]. Это — стратегическая концепция. Но кто ее вырабатывал, кто ее обсуждал? Какую «принципиально новую экономику» будут теперь строить в России? О каком «новом обществе» идет речь? Как оно будет устроено, на каких основаниях? Почему «нам не нужна модернизация»? Какой «сдвиг всей цивилизационной парадигмы» нам, оказывается, нужен?

Деиндустриализация — свершившийся факт, из него надо исходить при разработке всех стратегических программ развития.

В 2012 г. В.В. Путин писал: «Фактически мы пережили масштабную деиндустриализацию. Потерю качества и тотальное упрощение структуры производства… Мы прошли через деиндустриализацию, структура экономики сильно деформирована» [60].

Надо подчеркнуть, что деиндустриализация представляет собой национальную угрозу прежде всего для русского народа. В социальном плане все народы России несут урон от утраты такого огромного богатства, каким является промышленность страны. Но за ХХ в. образ жизни почти всего русского народа стал индустриальным, т. е. присущим индустриальной цивилизации. Даже в деревне почти в каждой семье кто-то был механизатором. Машина с ее особой логикой и особым местом в культуре стала неотъемлемой частью мира русского человека. Русские стали ядром рабочего класса и инженерного корпуса СССР. На их плечи легла главная тяжесть не только индустриализации, но и технического развития страны. Создание и производство новой техники сформировали тип мышления современных русских, вошли в центральную зону мировоззрения, которое сплачивало русских в народ. Русские по-особому организовали завод, вырастили свой особый культурный тип рабочего и инженера, особый технический стиль.

Разумеется, все народы СССР участвовали в индустриализации страны, но культура индустриализма в разной степени пропитала национальные культуры разных народов, с этим трудно спорить. И если в социальном плане осетины или якуты тоже страдают от вытеснения России из индустриальной цивилизации, то это не является столь же разрушительным для ядра их национальной культуры, как у русских. Русские как народ выброшены деиндустриализацией из их цивилизационной ниши. Это разорвало множество связей между ними, которые были сотканы индустриальной культурой: ее языком, смыслами, образами, поэзией. А назад, в доиндустриальный образ жизни, большой народ вернуться не может.

Утопия постиндустриализма остается актуальной. В августе 2011 г. был опубликован доклад «Стратегия-2020: Новая модель роста — новая социальная политика» [27]. Он готовился как стратегическая программа большой группой экспертов под руководством ректора Высшей школы экономики Я. Кузьминова и ректора Академии народного хозяйства и государственной службы В. Мау. Эти две организации — «мозговые центры» реформы, которая ведется в России с 1992 г.

Главный тезис доклада таков: «Новая модель роста предполагает ориентацию на постиндустриальную экономику — экономику завтрашнего дня. В ее основе сервисные отрасли, ориентированные на развитие человеческого капитала: образование, медицина, информационные технологии, медиа, дизайн, “экономика впечатлений” и т. д.».

Это совершенно ложная цель, протаскивание той же доктрины деиндустриализации, что была выдвинута в 1990-е гг. Известна формула: «Постиндустриальная экономика — это гипериндустриальная экономика». Структуры постиндустриального производства базируются на мощной промышленной основе, прежде всего на машиностроении и производстве материалов нового поколения, на технологиях с высокой интенсивностью потоков энергии (в том числе, новых видов), а вовсе не на «экономике впечатлений» и фантазиях дизайнера. Прежде чем Россия сможет переориентировать свое хозяйство на «сервисные отрасли, медиа и дизайн», она должна восстановить свою промышленность, подорванную в 1990-е годы деиндустриализацией. А ведь новая индустриализация еще и не начиналась!

Эта стратегическая доктрина противоречит заявлениям президента о том, что России требуется новая индустриализация. Такие разногласия не способствуют консолидации общества.

Реформа разрушила прежний образ жизни рабочих, а значит, и их культуру и образ мышления. За ходом этого процесса с самого начала реформ и до настоящего времени наблюдают несколько групп социологов. В основном результаты их исследований совпадают.

Б.И. Максимов дает краткое описание этого процесса: «С наступлением кардинальных реформ положение рабочих ухудшалось, притом практически по всем параметрам, относительно прежнего состояния и в сравнении с другими социально-профессиональными группами работников.

Занятость рабочих — первая, пожалуй, наибольшая проблема… Число безработных доходило до 15%; нагрузка на одну вакансию — до 27 человек; неполная занятость в промышленности была в 2-2,5 раза выше среднего уровня; число рабочих, прошедших состояние полностью или частично незанятого с 1992 г. по 1998 г., составило 30-40 млн человек, что сопоставимо с общей численностью данной группы.151

Крушение полной занятости сопровождалось материальными, морально-психологическими лишениями, нарушением трудовых прав: длительным поиском нового места работы, непостановкой на учет в центрах занятости, неполучением пособия по безработице и других услуг, “недостатком средств для жизни”, в том числе для обеспечения семьи, детей, моральным унижением”, по некоторым данным — даже разрушительными воздействиями на личность. Безработные чаще других становились преступниками, алкоголиками (например, в 1998 г. среди совершивших правонарушения доля лиц без постоянного дохода составляла 55,6%). Часть безработных выпадала в категорию хронически, постоянно незанятых, перебивающихся случайными заработками. Безработица коснулась и тех, кто не терял работы. Из них до 70% испытывали неуверенность в своем положении, страх потерять работу, вынуждены были мириться с ухудшением условий труда, работой не по специальности и др. Закономерный результат — деградация корпуса рабочих кадров и их последующий дефицит.

В оплате труда положение рабочих также было неблагоприятным. Установленный МРОТ составлял смехотворную, можно сказать, издевательскую величину, например, в Санкт-Петербурге в 1999 г. составлял 0,07 прожиточного минимума (ПМ). Притом и ПМ являлся уровнем фактически физического выживания одного человека, без учета семьи, иждивенцев, применимым в течение критического (ограниченного) времени… Среднедушевой доход в течение длительного времени не превышал даже прожиточный минимум, составлял незначительную часть потребительской корзины и субъективной нормы.

Условия труда. По данным официальной статистики при сохранении прежнего уровня вредности, тяжести труда выросло число пострадавших от несчастных случаев со смертельным исходом… Режимы труда рабочего и времени для отдыха нарушались в течение всего рассматриваемого периода. Распространение получила вторичная занятость (по различным данным имели дополнительную работу от 20 до 50% рабочих)… По данным ВЦИОМа, заработок квалифицированных рабочих на дополнительной работе в 2006 г. составлял более 40%. Незыблемое право на ежегодный отпуск 1/4 опрошенных нами рабочих (на частных предприятиях — более 60%) не использует или использует частично, иногда — без оплаты. В случае заболевания берут больничные листки 53%, получают пособие по беременности, родам 77% женщин. Государственный контроль за соблюдением социально-трудовых прав практически сошел на нет.