Щеки Айсиль пылали, как маки, а губы дрожали от обиды. Окинув взглядом ее тощее, совсем детское тело, Кулл подумал, что, пожалуй, как мужчина мужчину, вполне понимает Хайрама, но он был парнем не злым, а девчонка ничего плохого ему не сделала, напротив. Куллу захотелось ее утешить.

— Если ты печалишься, что мужчина отверг тебя, то этому горю помочь нетрудно, — произнес он с искренним участием.

— Дурак, — обиделась Айсиль и отвернулась. Разговаривать с Куллом ей расхотелось.

Музыка звучала уже давно, но занятые, один едой, другая своими невеселыми мыслями, они не замечали ее, а заметить стоило. Играл эульд, и песня его серебряных струн была песней тихого летнего ветра, безмятежного неба, быстрого хрустального ручья, сбегающего с гор и превращающегося в бурлящий поток, поящий живительной влагой цветущую долину…

Айсиль повернула голову. У дальней стены сидел человек, на которого, раз увидев, второй раз по доброй воле не взглянешь. Он был ужасающе тощ, патлат и грязен. Рвань, в которую он облек свое тело, видимо, когда-то была халатом, но цвет его уже не поддавался определению вовсе. Нет сомнения, что с тех пор, как патлатый надел ее впервые, лет сто назад, никак не меньше, а следовало догадаться, что уже и тогда она была не новой, так больше и не снимал. Даже когда мылся, если такой обычай вообще был знаком неизвестному певцу. Закрыв глаза, запрокинув голову, он лениво и вдохновенно перебирал струны и что-то тихо напевал-рассказывал себе под нос. Против желания Айсиль прислушалась.

Айсиль так заслушалась, что не заметила, как в таверну вошла городская стража. Один из них, видимо старший, обвел внимательным взглядом людей, за несколькими грубо сколоченными столами. Увидел он и Айсиль, и Кулла, который сидел уронив голову на стол. То ли притворялся, то ли и впрямь задремал. Ничего страшного не случилось — поглядев на ее спутника, стражник отвернулся и неспешно подошел к сидящему в углу певцу. Тот прервал пение и поднял на стражника светло-серые глаза и смотрел на него без страха и недовольства, скорее с детским любопытством.

— Ты разве не слышал указа? Попрошайничать в тавернах запрещено! — строго и внушительно произнес начальник отряда стражников. Певец покачал головой:

— Я ни о чем не прошу, у меня все есть.

— Все есть? — Стражники переглянулись и негромко рассмеялись. — Ну, если у тебя, бродяга есть все, тогда ты богаче самого короля.

Певец улыбнулся, и словно солнце выглянуло из-за туч:

— А ты ответь мне, доблестный воин, кто может быть богаче, чем король?

— Откуда мне знать, — стражник пожал плечами — может, верховный жрец Валки или правитель Турании.

— Ты уверен, воин? — как-то загадочно улыбнулся певец.

— Что ты несешь, оборванец? — возмутился начальник стражи. — Я их золота не считал.

— И все же у загадки есть ответ, — проговорил певец куда-то в сторону, — очень простой ответ. Ребенок нашел бы его. Твой сын, воин, ответил бы верно. С годами мы приобретаем знания, но теряем ясность мысли.

— Ну вот что, — рявкнул стражник, которому надоело это глупое препирательство с нищим бродягой. — Поднимай свои кости и убирайся на улицу.

Певец не двинулся с места. Казалось, он просто не слышал приказа. Стражник наклонился, морща нос, и проорал в самое ухо нищему: «Убирайся!» Певец молчал, задремав. Взбешенный стражник мотнул головой, и два его спутника вытянули стрелы и наложили их на арбалеты.

— Я могу приказать застрелить тебя на месте за неподчинение приказу, — страж пихнул бродягу в бок сапогом. — Или ты убираешься отсюда сам, или тебя выволокут за ноги.

— Ты так и не нашел ответа на загадку? — Певец рассмеялся, вновь поднимая голову. — Ничего удивительного. Ты думал только о том, как бы та красивая девушка в углу не сочла бы тебя трусом, который не смог справиться с бродягой. Успокойся. Она не считает тебя трусом. Она считает, что ты — редкий дурак. — Певец беззлобно рассмеялся, и закончил. — Я никуда не пойду. Мне здесь нравится. Можешь убить меня, воин. Я уже закончил песню.

— Отстань от него, Суржак, — хозяин таверны подошел, переваливаясь с боку на бок, как большой толстый гусь, — он в самом деле ничего не просит, только сидит в своем углу и играет. Гости не против. А по мне, так пускай.

— Давно сидит? — счел долгом службы поинтересоваться Суржак. Хозяин таверны задумался. Делал он это весьма примечательно, одной рукой почесывая плешь и загибая на другой пальцы.

— Дней десять уже будет, — неуверенно произнес он. — Пришел неизвестно откуда, да вот как раз на исходе праздника, вроде слегка навеселе, здесь немедленно добавил, сколько не хватало, и почитай с того дня так и не протрезвел. Да мне-то что, он тихий, не буянит, только играет, песни иногда бормочет да еще смешные загадки задает. Музыка хорошая. Людям нравится. Пускай сидит, а?

Стражник не был злым человеком. Не был он и упрямым человеком. Пошумев еще немного для острастки, он похлопал хозяина по плечу, а его не первой молодости, но бойкую родственницу по заду и, прихватив с собой кувшин вина, наконец оставил и гостей, и владельцев таверны в покое. Двое стражников с арбалетами последовали за ним. Певец не шелохнулся. Кулл поднял голову, он и не думал спать. Варвар отлично видел все, что произошло в таверне, и теперь с любопытством оглядывал нищего бродягу. Атланту случалось видеть смелых людей. Он и сам был не из робких, но знал, что всегда, пробуждаясь, отвага должна победить страх. В светло-серых глазах Певца, в его глубоком голосе Кулл не заметил никакой борьбы. Певец, похоже, просто не знал, что такое страх. Валка! С таким парнем стоило познакомиться поближе.

— Хозяин! — рявкнул Кулл. — Еще вина.

Хороший совет Дзигоро разделил судьбу всех остальных хороших советов.

Певец был не то чтобы пьян, но все-таки не сказать, чтобы трезв. Серо-стальные глаза его лучились добром и любовью ко всему живому и неживому. Он с ходу приметил вино, которое так и не пригубила Айсиль, осушил ее кружку и улыбнулся девушке. А та невесело улыбнулась ему в ответ. Кулл хотел было еще навести разговор на стражников с арбалетами, но певец беспечно махнул рукой с зажатым в ней эльдузом.