Тем временем на помощь отцу пришли две дочери. На столе появилась буженина, сыр, вареная картошка и даже бутылка сливянки.

— Извините, — остановил хозяина капитан, — нам тут сидеть небезопасно. — И прошептал ему на ухо: — Нас ожидают товарищи, они тоже голодные. Если разрешите, мы возьмем с собой немного еды, а сейчас выпьем по чарке за победу над фашистами.

Все встали. А старик метнулся в кухню и быстро возвратился со свертком.

— Прошу вас. Здесь хлеб, немного мяса, картошка. — Заметив, что партизаны вопросительно смотрят на капитана, лесник горячо зашептал:

— Берите, берите, у меня еще есть, много. — Он хитро подмигнул, но партизаны хорошо понимали, что старик приукрасил положение своей семьи.

Олег поблагодарил хозяина и спросил, есть ли в соседних селах надежные люди, с которыми можно иметь дело, не знает ли он, как лучше связаться с местными силами Сопротивления: наверное, партизаны наведываются к нему.

— В наших селах такие люди есть, — рассудительно произнес лесник, — но связываться с ними нужно осторожно, гестаповцы рыскают по селам, а в местечках полно шпионов. — Старик задумался: — В Малой Буковой, что за левадой, как спуститься с горы, жил мой приятель, тоже лесник, Гоудков. Жил… — лесник тяжело вздохнул. — Замучили его. Умер после допросов в гестапо. Вот это его дочери Квета и Либуша.

— Квета — по-русски цветок, — сказал Олег капитану.

Она и в самом деле напоминала нежный цветок: пряди курчавых волос падали на высокий лоб; задумчивые карие глаза; белое личико, немного мальчишеское, упрямое.

Искоса взглянув на Олешинского, она застенчиво улыбнулась ему.

— Советую связаться в Буковой с семьей пекарки Ружены Матисовой, — продолжал лесник. — Очень порядочные люди. И еще Эмиль Гейдук. Вы не смотрите, что он полицай. Это нужно. Надежный хлопец. А в отношении подполья, то тут мой сын может ниточку дать, но не знаю, как с ним поговорить. Он тут не бывает, и я к нему не хожу. Но постараюсь найти его.

Стало совсем тихо.

— Нам еще нужны немецкие документы, — обратился к хозяину Баумгартл, который до сих пор не принимал участия в разговоре. — Понимаете, такие, как немцы выдают чехам.

Лесник закивал головой: он понимает, но, подумав, развел руками:

— Вот с этим уж не знаю…

— Дядя, — отозвалась из темного угла комнаты Либуша, старшая из сестер. — У нас же есть паспорт отца.

Все обернулись к девушкам. Квета достала из комода серую книжечку и положила перед Олешинским.

— А вот еще разные справки, квитанции, свидетельства. Пригодятся.

Партизаны рассмотрели паспорт.

— Спасибо! Правда, здесь нужно кое-что подчистить, но это уже наше дело. Нам нужен еще один настоящий документ, чтобы можно было по нему немедленно перебраться в Прагу.

— В Прагу? — даже привстала Либуша. — Я собираюсь туда и могу все сделать: и паспорт прописать, и даже достать справку о том, что работали на принудительных работах. У меня есть подруга в канцелярии приматора. Мы с ней уже несколько человек спасли от угона в Германию. Но нужны фотокарточки.

— Все будет! — Олег на радостях даже обнял девушку. — Все будет.

Фронт с каждым днем приближался к границам Чехословакии, и времени у десантников было настолько мало, что нужно было рисковать: идти на связь к местам, туда, где действовало коммунистическое подполье, в руках которого была сосредоточена вся сеть сил Сопротивления.

Комиссар предложил свой план: он проберется в Пльзень, в котором работал до 1938 года, свяжется с давними друзьями по подпольной работе, и таким образом наверняка связь с центром будет найдена. Баумгартл также уверял, что есть смысл воспользоваться паспортом Гоудкова.

— Пойми, — убеждал комиссар Олешинского, — в нашем положении, не имея связи с центром и сводок с фронта, нельзя тратить ни единого дня.

Олешинский, хотя и был решительным командиром, все же не сразу согласился с планом Баумгартла в отношении поездки в Пльзень. Что-то было в нем опрометчивым, необдуманным, даже авантюрным. А этого капитан не терпел. Во всех случаях, даже тогда, когда нужно было принять молниеносное решение, Евгений Антонович стремился, чтобы оно было предельно логичным и осуществимым. А тут… И все-таки приходилось идти на риск.

Со всеми своими документами Баумгартл добрался до Пршибрама и там сел в поезд, идущий в Пльзень. Все было в порядке. Отъехав немного от Пршибрама, Вацлав соскочил на каком-то полустанке и, делая вид, что опоздал на поезд и догоняет его, пробежал метров сто за последним вагоном. Несколько станционных служащих, бывших на перроне, пожалели старика (он снова стал похож на пожилого человека) и взялись посадить его на попутную машину. Комиссар согласился и… допустил ошибку. На контрольном пункте автомобиль задержали. Проверка документов. Немцы сначала пересмотрели бумаги у шофера, а потом дошла очередь до Баумгартла. Тот, не торопясь, насадил на нос очки и со старческой старательностью вытащил из кармана свой паспорт. Унтер быстро просмотрел документы и передал их офицеру. Лейтенант осмотрел паспорт раз, другой, перевел взгляд на Вацлава и снова углубился в чтение, медленно переворачивая странички. Что-то вызвало у него подозрение. Вацлав, почувствовав беду, отступил на два шага и едва заметным движением нащупал в кармане пистолет. «Спокойно! Спокойно! Обойдется». Нет! Офицер раздраженно требует, чтобы он прошел вон в ту будку, и приказывает двум солдатам привести начальника. «Какая нелепость: попасть в гестапо, не выполнив задания! Там проверят паспорт и увидят подделку». Холодный пот выступил на лбу, сердце бешено забилось. Баумгартл принял решение. Миг — и сгорбленный старик выпрямляется и ловко отскакивает в сторону. Раздаются выстрелы. Баумгартл бросает в постовых гранату и прыгает в кювет. Ага, прямое попадание, потому что сзади становится тихо… Вдруг откуда-то со стороны застрекотал автомат. Черти бы взяли этих фашистов! Они выскакивают из всех домов, будто крысы из нор. Комиссар залег. Он стреляет метко. «Последнюю пулю для себя», — думает он, но, почувствовав жгучую боль в ноге, падает. Ему кажется, что он проваливается в бездну. Перед глазами в бешеном галопе завертелась какая-то фантастическая карусель, становилось все темнее и темнее…

Вацлав Крижек прибыл в Прагу и заглянул к брату Радану, который жил в коттедже на тихой улице. Вацлаву посчастливилось. Радан выезжал вечером в Брно, и поручик мог эти несколько дней пожить в тихом домике один. Не будет слышать упреков брата, не будет видеть его недовольства. Радан обращался к брату не иначе, как «пан жандарм». Спокойный, неразговорчивый поручик обычно делал вид, что ничего не замечает. Казалось бы, самое простое — не приходить к брату, но каждый раз, приезжая в Прагу, Вацлав спешил именно к этому домику в конце узенькой улочки, навстречу сухому приему и немым укорам. Ему стоила немалых усилий игра в молчаливого поручика.

«О, если бы я мог, если бы я имел право рассказать всю правду! — думал Вацлав. — Если бы он знал, с какой целью я надел чужую форму!» Но коммунист Вацлав Крижек, посланец подпольного центра, молчал.

— А, пан жандарм, — приветствовал его, как всегда, Радан. — Приехали отчитываться перед шефом? Надолго?

— На неделю. — И Вацлав без необходимости стал протирать стекла очков.

— Мне повезло. Я выезжаю на несколько дней, — наступал Радан.

Перед отъездом Радан все-таки зашел к брату в комнату:

— Я еду. Не хочу быть свидетелем того, как тебе набросят на шею веревку, но ты заслужил ее, каждый должен отвечать за свои поступки. Не ругай меня, я старший. Может, пойдешь к шефу с доносом?

Вацлав не отвечал. Радан, тяжело дыша, собрался и молча пошел прочь. Он торопился к поезду.

Поручик же и в самом деле должен был явиться к пражскому начальнику. К счастью, тот торопился, и дела задержали Вацлава всего на полтора часа. В его распоряжении было еще три дня. Он зашел в кафе и долго сидел за кружкой пива.