Елизавета Карловна рассказывала нам о формах поэзии и о белом нерифмованном стихе, который требует от поэта еще большего мастерства, чем рифмованный стих. В пример она приводила лермонтовскую «Песню о купце Калашникове».

— Можно вопрос? — сказал Сережа и поднял руку.

— Какой вопрос? — спросила недовольно Елизавета Карловна.

— Я не знаю, как поэтам, а мне очень легко сочинять белые стихи, сказал Сережа. — Я могу переложить в белые стихи любую газетную статью или даже учебник.

— Что за чепуха! — сердито посмотрела на Сережу учительница и, как всегда, поморщив нос, передвинула чуть выше очки.

— Пожалуйста, — сказал Сережа, раскрыл учебник литературы и стал читать с огромным пафосом, повышая голос на концах строк:

Все сидели совершенно огорошенные не столько самими стихами, сколько горячностью, с которой их произносил Сережа, а кто-то даже подвывал от удовольствия.

— Хватит, хватит, — сказала Елизавета Карловна, но Сережа, как поэт в порыве вдохновения, в позе Пушкина со знаменитой картины «Пушкин выступает в Лицее», продолжал:

— Хватит, — сказала Елизавета Карловна. — Мы уже насладились твоими стихами. Садись.

И, когда Сережа сел, она продолжала:

— Вот, ребята, Сережа привел очень яркий пример к тому, что я говорила. Как видите, одной перестановкой ударений нельзя сделать стихов из прозы. Однако, если бы он не импровизировал, а подготовился как следует дома, ему, возможно, удалось бы даже зарифмовать между собой строки, которые он нам читал. Но и от этого они не стали бы более поэтическими. Как я вам объясняла, поэзия это не ритм и не рифма, а прежде всего мышление образами.

Елизавета Карловна продолжала урок, но я отвлеклась и некоторое время не слышала того, что она говорила, потому что задумалась о ее словах. Я совсем не понимаю, что значит «мышление образами». По-моему, все люди мыслят образами. Даже при решении арифметических задач. Даже цифры можно себе представить в виде образов. И я начала складывать в голове сказку о цифрах.

Затем что-то такое про 3 и 4, а потом:

Из 7 надо будет сделать военного.

А нуль мы сделаем ученым.

Толстым и добрым ученым.

«И т. д.» или иначе «и так далее», как любит говорить мой родной отец.

Я подумала о том, что нужно будет написать в Новосибирск письмо. Написать, чтобы отец прислал мне свою фотографию и фотографию своих детей, раз уж они мне какие-то родственники. Что я живу очень хорошо, и увлекаюсь химией, и всем довольна.

И еще я подумала, что если бы за моей партой сидел Коля, то я бы ему шепнула: «Я решила написать письмо своему отцу в Новосибирск», а он бы не удивился, кивнул головой и тихо ответил: «Ну что ж, напиши». А Сереже я этого не могла сказать.

А потом уже я подумала, что из меня никогда не будет хорошей ученицы, потому что, пока я все это думала, урок закончился, а я почти ничего не слышала и не запомнила.

После уроков Коля, Витя, Сережа и Лена, как ни в чем не бывало, пошли вместе домой, и моя выдумка с «Томом Сойером» ничего не дала, а я осталась в школе, чтобы повидаться с Евгенией Лаврентьевной.

Мне всегда нужна теория. Когда мне было четыре года (я хорошо помню, в четыре года меня отдали в детский сад), я услышала от соседской девочки, что вода состоит из газов, из водорода, который так называется потому, что родит воду, и кислорода. Если их соединить и пропустить хоть маленькую искорку, раздастся взрыв и получится капля воды.

Я тогда же сложила для себя теорию, что тучи состоят из газа, я даже знала, что белые — это водород, а черные — кислород, и что когда между ними проходит искра — молния, то раздается взрыв — гром и падают капли воды.

Я была настолько уверена в правильности этой своей теории, что узнала, как получается дождь на самом деле значительно позже, чем нормальные дети, кажется, только в четвертом или пятом классе, когда нам рассказывали об этом в школе.

Сейчас у меня новая теория, и я хотела посоветоваться о ней с Евгенией Лаврентьевной.

Я долго ждала за дверью, пока уйдут ученики из разных классов, которые после уроков всегда остаются в лаборатории, задают Евгении Лаврентьевне вопросы, проводят опыты, которые их интересуют.

Наконец они стали выходить, но Евгения Лаврентьевна вышла вместе с ними. Однако, когда она увидела меня, она спросила: «Ты ко мне, Оля?» — и вернулась в лабораторию. А я за ней.

— Что у тебя такое? — спросила Евгения Лаврентьевна чуть ворчливо, но на часы не посмотрела. Она никогда не смотрит на часы, если разговаривает с ребятами.

Я сначала расспросила Евгению Лаврентьевну, что такое «губчатая платина», а она спросила, где я встретила зто название, и рассказала мне, что это такое, а потом уже я сказала:

— И еще я хотела у вас спросить… есть ли ученая формула про то, что такое любовь и отчего она происходит?

— Формула? — удивилась Евгения Лаврентьевна. — По-моему, нет. Я, во всяком случае, не знаю такой. А у тебя на этот счет появилась новая теория?

— Да, — сказала я. — Химическая. Мне кажется, что это — как соединение химических элементов в какое-то вещество… Или, вернее, двух веществ в одно новое. В одном не хватало одних элементов, в другом — других элементов, а когда она соединяются, они как бы дополняют друг друга. И любовь тоже, может быть, появляется, когда в одном человеке не хватает одного, а в другом другого, и они это чувствуют и как бы тянутся друг к другу.