25 декабря 53.

Юра и Марина [соседи. — А. Р.] разводятся. Саша в смятении:

— Ты подумай, подумай — тетя Марина уехала и забрала Игорька и Киру. Как же дядя Юра один? Разве можно так делать? Я ее не люблю, она злая.

— Но ты ведь знаешь: тетя Марина и дядя Юра плохо жили между собой — ссорились, даже дрались. Зачем им жить вместе?

— Но зачем детей забрала. Зачем?

— Ну как же мать может без детей?

— А отец может? Может?!

Сегодня: — Мама, если вы с папой разойдетесь, я просто умру. А если не умру, то останусь с папой (!). Потому что нельзя, чтоб у тебя было двое детей, а у него — ни одного ребенка. Представь, ты возвращаешься с работы и целуешь своих двоих детей, а он совсем один, и обед для него готовит бабушка Оля. Если б я еще думала, что он женится и родит ребенка, я б ушла с тобой. Но я знаю, что он не женится и у него никто больше не родится.

Немного погодя:

— Ты только не думай, что я его люблю больше. Но я не могу, чтоб он остался один. А у тебя — Галя.

— Саша, мне надоели эти глупые разговоры.

— Нет, я просто так, на всякий случай.

30 декабря 53.

Саша принесла табель: педсовет вынес ей замечание за дисциплину.

— Это что ж такое?

Оказалось, Саша привязала к парте косичку девочки, сидящей впереди. Потом болтала на уроках. Потом на уроке истории все смеялись. Учительница спросила: — Кто смеялся?

Встала одна Саша. (Шура иронически замечает: — Привет маме Фриде. — А что же она должна была делать — сидеть что ли, если спрашивают, кто смеялся?)

Одним словом, грехов набралось очень много, и что делать — неизвестно.

15 января 54.

Сашка была на елке в Кремле. Себя не помнит от восторга. После елки долго стояла у Спасских ворот и вела с часовым программный разговор.

— Скажите, пожалуйста, где тут Спасские ворота? — спросила Сашка.

— Вы у них стоите.

— А где башня с часами?

— Вы под ней стоите. А что?

— Видите ли, за мной должны прийти, и мы условились ждать у Спасских ворот под башней с часами. И вот никого нет.

— А вы пройдите в комендатуру и позвоните домой.

Через минуту у нас раздался звонок. Шура подошел к телефону: — Папа?

— Дочка, откуда ты?

— Я звоню из комендатуры Кремля, — независимо ответила Саша. — Тетя Мотя не пришла, можно, я поеду домой одна?

— Нет, за тобой приедет Галя.

Галка тут же помчалась на Красную площадь, а Саша вернулась к часовому.

— За мной приедет сестра, — сообщила она.

— А сколько ей лет?

— Семнадцать.

— А как зовут?

— Галя.

— Познакомите?

— С удовольствием.

Помолчав, Саша спросила:

— Скажите, машины, которые выезжают из этих ворот — обыкновенные?

— У нас все машины обыкновенные, — сухо ответил часовой.

— А люди в них сидят нормальные?

— У нас все люди нормальные, а которые единицы ненормальные — те на Канатчиковой даче.

— Нет, — обиженно сказала Саша, — я не про то, я хочу узнать — в машинах вожди или не вожди? А если это тайна, то не надо, не говорите.

Видимо, почувствовав, что контакт с часовым утерян, Саша сказала:

— Вот при коллегиальном-то правительстве всех стали в Кремль пускать.

Шура уверяет, что на этих словах часовой позвал разводящего и попросил сменить его.

Но тут прибежала Галка, схватила Сашку и поволокла. На середине площади Сашка воскликнула:

— А познакомить-то?

Еще Саша была в цирке. Видела канатоходца в блестящей одежде. Канатоходец сверкал в лучах прожектора и балансировал, держа в руках сабли. Мальчик, сидевший рядом с Сашей, воскликнул: — Счастливый, у кого такой отец!

30 января 54.

Завтра день рождения Левы Шепелева. Мы решили подарить ему «Ранний восход» Кассиля и попросили автора сделать на книжке надпись [Книга Л. Кассиля посвящена Коле Дмитриеву, талантливому молодому художнику, рано погибшему. — А. Р.].

Лев Абрамович написал так: «Леве Шепелеву, питомцу школы, в стенах которой рос герой этой грустной, в общем, повести. И пусть всегда помнит Лева Шепелев, что палитра, как это заметил Коля Дмитриев, очень похожа даже по форме на пронзенное человеческое сердце».

С 15-го по 31 декабря я готовила Лапаури и Наташу Конюс к экзаменам в ГИТИС: учила разбирать предложение, рассказывала содержание «Войны и мира» и других художественных произведений («И вот князь Андрей встретил на балу Наташу Ростову и влюбился в нее…»). [Александр Александрович Лапаури и Наталья Георгиевна Конюс — танцоры Большого театра, с которыми у Ф. А. были общие друзья. Это было не репетиторство, а занятия по дружбе. — А. Р.]

Мы занимались ежедневно по 5–6 часов. Галя и Саша очень болели за моих учеников. Галя добывала им учебники, Саша отыскала орфографический словарик — такой маленький, чтоб можно было положить его в карман и подглядывать на экзаменах.

Во время занятий Сашка сидела в соседней комнате и внимательно слушала. Иногда она открывала дверь и, тараща глаза, говорила испуганно:

— Мама, извини, пожалуйста, но ты забыла сказать, что к первому склонению относятся слова мужского рода — мужчина, юноша, дядя, сирота и пьяница.

— Спасибо, Саша. Иди.

Саша уходила, но скоро вновь являлась на помощь: — Мама, ты не сердись, но кроме обстоятельства места, времени и образа действия, есть еще обстоятельство причины. Вот, например…

Всех очень умилял Лапаури, который схватывал быстро и делал какие-то свои обобщения, помогавшие ему уяснить суть дела:

— Ага, я понял: подлежащее — это голова, а сказуемое — шея!

И всех очень огорчала Наташа, до последней минуты путавшая винительный и родительный падежи.

Один только Шура относился к занятиям отрицательно. Однажды Наташа Конюс забежала в двенадцатом часу — закинуть для проверки письменную работу. Шура сухо спросил ее:

— Что, нынче занятия в ночную смену?

После чего уроки были перенесены на Котельническую набережную в высотный дом.

30-го и 31-го декабря Александр Александрович и Наташа сдавали русский и литературу — и сдали на 5! Мы все ликовали. Особенно — Сашка!

19 февраля 54.

Александр Александрович и Наташа устроили банкет. Один тост был — «за нашего старшего товарища, который…» (Я!)

Потом пили «за нашу крестную мать» (Опять я.)

Шура сказал, что следующий тост будет начинаться словами «спасибо, бабуся!»

1 марта 54.

Галя:

— Мама, кто такая Анна Ахматова?

Саша:

— Довольно стыдно про это спрашивать!

Мы все, хором:

— А ты-то сама что знаешь об Анне Ахматовой?

Саша:

— Ну, как же! Я все знаю! Я знаю, что она пишет стихи, и хорошие. Что ее ругали, но несправедливо. И еще знаю, что она живет у Ардовых.

— Саша, ты что пишешь?

— У меня накопилось много примеров — как писатель пишет, когда хочет показать, что человек плачет, но стесняется.

Вот, посмотри:

«Он извлекает платок и подозрительно долго трет им глаза».

«Он полез в ящик и долго выдвигал и задвигал там что-то. Когда он поднялся, глаза его были красны».

«Он зашел за колонну. Затем он вернулся и, протирая глаза, сказал: «Соринка, понимаете, в глаз попала»».

«Она вынула платок и сказала с досадой: «Ах, до чего же здесь накурено»».

«Мне совершенно нельзя смотреть на солнце, сказала она, вынимая платок».

— Ты что, выписала откуда-нибудь?

— Нет, я просто припомнила. Правда, похоже?

— Похоже!

4 марта 54.

Сашка:

— Ты всех навещаешь, навещаешь, а твоя родная дочь сидит дома одна.

Родная дочь живет сейчас на Сретенке: лечит папу Абу. Домой приходит только проливать чернила.