– Ну, и что? – спросил я, дочитав этот текст. – Где ты это взял?

– Скачал в Интернете. – Акимов отпил свое пиво. – Как, по-твоему, это можно снять?

– В каком смысле?

Он разозлился:

– Не в смысле, а в кино! Я тебя как сценариста спрашиваю: это похоже на сценарий?

– Конечно, похоже. Тут все визуально. А ты собираешься это снимать? Сейчас? Но кто ж тебе даст?

– Сейчас, конечно, не дадут, – он усмехнулся, – но лет через двадцать…

– То есть? – От изумления я даже захлопал ресницами. – Ты собираешься это снимать через двадцать лет и потому сегодня ночью стырил светло-голубую «Волгу»?

– Тепло… – улыбнулся Акимов. – Все-таки ты больше еврей, чем тебе кажется. Я бы никогда не додумался искать волговские коврики в мусорной урне.

– Хватит трындеть! – выругался я. – Где и с кем ты ездил ночью на этой «Волге»?

Но вместо ответа Серега снова ушел в комнату и тут же вернулся с еще двумя листами текста.

Дойдя до конца первой страницы, я возмутился:

– Почему я должен это читать?

– По кочану! – снова нахамил Акимов. – Ты сценарист или хрен собачий? Ты видишь, какое это кино?

– Конечно, вижу. И даже знаю название – «Их было восемь»…

– Нет, их было семь! Восьмая, эта Баева, соскочила, раскаялась. Но это неважно – семь их было или восемь на всю страну! Представляешь? Это шестьдесят восьмой год! Советский Союз – сверхдержава, полмира держим в руках! Чехи попробовали рыпнуться, Брежнев кинул на Прагу танки и полмиллиона солдат – и что? Даже от Запада – никаких санкций! Никто не пикнул! И только в Москве нашлись восемь безумных, которые вышли на Красную площадь с плакатами: «Свободу чехам!»…

Я снова изумленно смотрел на Акимова. С каких пор он стал оратором? Когда и где набрался этих политических знаний?

А он продолжал:

– И одна из этих безумных – тридцатилетняя пигалица величиной… ну, я не знаю… как Юлия Савичева! Но с грудным ребенком. Представляешь? Ты в каком году родился?

– В шестьдесят восьмом…

– А в каком месяце?

– В мае…

– Ну вот! А теперь представь: это твоя мать везет тебя в детской коляске на Красную площадь, и у тебя под твоей пухлой задницей плакаты за свободу Чехословакии! Ты ждешь, когда она достанет сисю и будет тебя кормить, а она достает эти плакаты и чешский флажок! И тут же набегают гэбэшники, бросают тебя и твою мать в машину, везут на Лубянку, и по дороге твоя мать кричит в окно: «Свободу чехам!», а гэбэшница на твоих глазах бьет ее по зубам. А? Это кино или нет?

– Откуда ты взял, что ее по дороге били по зубам?

– Я прочел! Это она сама написала, Горбаневская!

– Тебе? Прилетела из Парижа и написала?

Акимов открыл пятую бутылку пива, выпил ее прямо из горлышка и чуть поостыл. Потом сел за кухонный стол и сказал уже спокойнее:

– Ладно, старик. Хоть ты и еврей, но все-таки не такой умный, как выглядишь. И это утешает. Наталья Горбаневская собрала целую книгу документов и мемуаров о тех событиях. «Полдень» называется. Как их брали, как допрашивали и всем дали срока, а ее как кормящую мать отправили не в тюрьму, а в психушку.

– И срока им шила твоя бабушка, это я уже слышал.

– Вот именно… – Акимов попробовал выжать из бутылки в стакан еще несколько капель пива.

– Но какое это имеет отношение к украденной «Волге»? Куда ты на ней ездил и с кем?

– Куда-куда… – произнес он ворчливо. – На освоение объекта.

– Не трынди. Я звонил Тимуру Закоеву, ни на каком освоении в ЦДЛ ты не был.

– В ЦДЛ не был, а на Красной площади был.

– На какой еще Красной площади? Что ты несешь?

Акимов глубоко вздохнул:

– Ладно, слушай. Привидение, которое ты видел у нас на съемке, это не Наталья Горбаневская. Это актриса, которая в две тысячи тридцать четвертом году играет Наталью Горбаневскую в фильме «Их было восемь»…

Таак! – подумал я, час от часу не легче! Это не Горбаневская прилетела к нам с парижского кладбища, а актриса из будущего. Очень хорошо! То есть Акимов уже допился до того, что входит в миражи с двух бутылок пива! Как мог Свиридов выпустить его из психушки, когда у него явная шизофрения и галлюцинации на почве алкоголизма?

Тут Акимов прочел мои мысли и сказал:

– У тебя есть бабки? Мы можем сходить за пивом? Только не смотри на меня как на психа. Я алкаш, но не шизофреник.

– Сережа, все психи так говорят.

– Может, и говорят, но кино не снимают. А я завтра днем буду в ЦДЛ снимать Булгакова, а ночью на Красной площади – «Их было восемь». И знаешь почему ты угадал название? Потому что это ты напишешь сценарий.

– Секунду! – сказал я. – Две бутылки назад ты сказал, что будешь снимать этот фильм в две тысячи тридцать четвертом году. А теперь – что завтра ночью. Ты все же определись. По бутылке на десять лет – это не много?

– Тоша, – мягко произнес Акимов. – Я не антисемит, лысыми клянусь. Но иногда твои подначки выводят меня из себя, и я могу снова дать тебе в рожу.

– Спасибо, что предупредил, – и я правой рукой взял за горлышко пустую бутылку.

Акимов проследил за этим жестом и тоскливо перевел взгляд за окно. Там уже смеркалось.

– Н-да… – Он посмотрел на часы. – Без четверти десять. Через пятнадцать минут супермаркет закроется, мы останемся без пива.

Я понял его намек и сказал:

– Хорошо. Я даю тебе три минуты на честное признание – зачем и с кем ты стырил мосфильмовскую «Волгу». Если скажешь, мы за пять минут добежим до супермаркета.

– А может, наоборот? – попросил Серега. – Я тебе всё расскажу, клянусь!

И умоляюще заглянул мне в глаза.

– Старик, – сказал Акимов. – Через двадцать лет «Мосфильм» будет совсем другим…

В супермаркете на улице Пырьева немецкого пива уже не было, мы взяли чешское «Пльзеньский Праздрой» и сидели теперь во дворе акимовского дома на той самой скамейке, где он меня нокаутировал. Было сколько-то после десяти, жара спала, никто не скрипел на детских качелях, и вообще, было хорошо. Конечно, от немецкого пива было бы еще лучше, но все хорошее всегда кончается быстрее, чем нужно. К тому же говорить о демонстрации в защиту Чехословакии правильнее под чешское пиво.