— Ладно. Посмотрим. — Ирина не спеша направилась в четвертый зал, слегка заинтригованная.

Народу толпилось немало, а в зале, казалось, было много света: он шел с нескольких больших полотен со сложными композициями. Художник был мастером фона: переливались нежно-сиреневые, розоватые, пастельные тона, под разными ракурсами громоздились головы, замысловатые геометрические фигуры, среди которых выделялись тщательно написанные руки старика и его лицо, подозрительно похожее на Леонардо да Винчи. Ирина остановилась возле небольшой картины. Сухие цветы. Она бы это взяла. Этюд с подсвечником. Взяла бы. Тоже бы взяла. «Стоп, — приказала она себе. — Подожди и оглядись».

Свет по-прежнему шел со всех его полотен. Даже с маленького этюда. Интересно, в чем тут дело? Может быть, какие-то краски с фосфором? Откуда это сияние? Картины странные. Что-то зашифровано. Углы, головы, греческая колонна — бред сумасшедшего. Но интересно, подумала она и почувствовала на себе чей-то взгляд. То есть ничего не ощутила, но почему-то обернулась. Посмотрела по сторонам и внезапно встретилась взглядом с незнакомцем, стоящим в углу зала. Его черные большие глаза бесновато горели как угли и нахально пялились на нее. Между ним и Ириной было расстояние в восемь шагов. Ирина от неожиданности растерялась. Давно, уже очень давно на нее так никто не смотрел. Но сработал забытый рефлекс, и на незнакомца повеяло холодом. Ее стальной серый взгляд намертво сцепился с черным, и началась борьба, как у борцов на татами: кто — кого? Овладев собой, она бегло рассмотрела незнакомца: худое, даже изможденное лицо, ухоженные волосы до плеч, элегантный костюм, галстук-бабочка. И тут ее озарила догадка: это и есть тот самый Кричевский — автор картин. Поскольку игра в гляделки затянулась, надо было срочно разрешать ситуацию. В таких случаях два выхода — или быстро идешь на контакт и ставишь на место, или позорно бежишь, чтобы больше никогда не встречаться. Ирину устраивал только первый вариант, и она, надев на лицо самую приветливую маску, пошла навстречу.

— Здравствуйте! Вы автор этих работ?

— Станислав Кричевский. — Он слегка поклонился.

— Спасибо. Благодаря вам здесь сегодня есть на что посмотреть. Меня зовут Ирина Павлова, — она протянула руку и тут заметила, что стоит он как-то боком, опираясь на палку, метнула быстрый взгляд вниз и увидела щегольские туфли на каблуках, в которые были обуты изуродованные полиомиелитом ноги. По спине ее пробежал холодок. «Боже, да он инвалид!»

Вероятно, от него не укрылось ее замешательство, потому что он неожиданно закаркал сварливым тоном:

— Да не хотел я участвовать в этой ерунде! Дрянная выставка, дрянные работы. Чушь, — каркал он, но глаза смотрели на нее с изумлением.

Стоял он здесь, вероятно, давно, с самого открытия выставки, и устал. «Чего он ждал тут, опираясь на свою палку, и что хотел услышать? Грохот обрушившейся на него славы? — подумала Ирина. — Он наивен. Как ребенок. Как все художники. И он настоящий художник. То, что мне нужно».

Не стоит обращать внимания ни на его тон, ни на вызывающий взгляд. Она пошла в наступление:

— У вас очень интересные работы. Хотя я, честно говоря, не все поняла. Сложные композиции.

— В искусстве, милая Ирина, гораздо важнее не понимать, а чувствовать.

— Но вы, наверное, что-то зашифровали в своих полотнах?

— Может быть. Но это не для всех. Чтобы понять мои работы, надо много чего знать. В основном историю. А также философию, психологию и многое другое. Я писал их для себя.

«Весьма самонадеянно, — подумала Ирина. — Изображает сложную натуру. Но работы-то выставил на всеобщее обозрение. В надежде, что оценят просто так, не понимая? Или думает, что здесь бродят толпами историки и философы? Впрочем, какая разница?»

— Стас! Можно мне вас так называть?

— Конечно.

— У меня к вам просьба. Может быть, банальная, но обещайте, что не откажете сразу.

— Можете не говорить, вы, разумеется, хотите, чтобы я написал ваш портрет. Угадал? — хитро прищурился он в ответ. И тут она подумала, что он далеко не молод. Лет на десять постарше ее.

— Разумеется. Вы догадливы.

— Это требует обсуждения…

— Простите… Вы должны это с кем-то согласовать? С третьим лицом? — спросила Ирина, подмешав в свой тон капельку яда и слегка приподняв брови. Ее начала раздражать его наглость. Чрезмерная, по ее мнению, для художника без имени.

— Не с лицом… С вашими финансовыми возможностями.

— Ах вот в чем дело! Я не могу сказать, что мои финансовые возможности неограниченны, но, думаю, мы с вами найдем устраивающий нас обоих вариант.

— Мой вариант такой… — он помедлил. — Простите, я не поинтересовался. Вы хотите большой портрет?

— По-моему, вы мастер больших полотен, поэтому портрет я хочу большой.

— Я просто художник. И, честно скажу: не люблю писать портреты. Но ваш сделаю. Вы сами знаете почему. Кроме того, я должен зарабатывать. Содержать мастерскую непросто.

— Ну вот и договорились. Сколько?

— Тысяча.

Ирина помолчала. Цена была великовата — с ее точки зрения. И с точки зрения любого, кто имел отношение к живописи. Художник без имени — кот в мешке. Остается надеяться, что его наглость имеет под собой основания. Переговариваясь, они стали медленно двигаться к выходу. Сразу бросилось в глаза, что трость нужна была Кричевскому не для имиджа. Передвигался, он с трудом, тяжело опираясь на палку, одна нога описывала приличный полукруг при каждом шаге, носок не отрывался от пола. Он, конечно, привык. Люди в зале на него не глазели. Всем становится неловко в присутствии калеки, и многие отводили глаза. А Ирина смотрела на его лицо. Куда делся горящий восторженный взгляд? Она с разочарованием отметила, что в его глазах вместо восхищения загорелся алчный огонек. Не ошиблась ли она в нем? Но на стенах висели его светящиеся картины, и она сказала:

— Я согласна.

— Только у меня условие, — заявил он, — надеюсь, речь идет не только о том, чтобы запечатлеть прекрасные черты?

— Не совсем поняла вас.

— Короче, я буду писать вас так, как хочу и как читаю нужным. Не понравится, не берите. Работа в таком случае останется у меня.

— А что, простите, уже были такие прецеденты?

— Пока нет. Но красивые женщины капризны, как известно.

— Надеюсь, ко мне это не относится.

— Посмотрим. Работать будем в моей мастерской. Я никуда не выезжаю, должен вас предупредить.

— Для меня это приемлемо.

— Сеансов пять-шесть.

— Согласна.

— Привезите несколько длинных платьев на выбор.

— Хорошо. Это все?

Он на нее давил, пытался лишить воли. «Еще немного, он заявит, что будет писать меня только обнаженной, и я тоже скажу: хорошо».

— Все. Когда приступим?

— Завтра. В три.

— Не в три. В двенадцать. Мне нужен естественный свет.

— Договорились. Адрес.

Распрощавшись с Кричевским, она постаралась покинуть выставку незаметно. Было такое чувство, что о сделке с ним не нужно знать до поры до времени ни Науму Марковичу, ни всем остальным. Как будто совершила она нечто не совсем приличное. И не могла она понять, почему остался у нее в душе такой осадок. В чем дело? Хотя и так ясно, что дело в этой странной личности, именуемой Стас Кричевский. Кто он? Талант? Гений? Просто шизофреник с художественными наклонностями?

Почему он так на нее смотрел? Непонятно. Не сальным взглядом самца, не восхищенным — художника, а непонятно каким. Ирина поежилась. Потом подумала, что он не воспринимается как калека. Совсем. Даже когда переваливается с боку на бок, тяжело опираясь на палку, непостижимым образом заставляет забыть о своем уродстве. Язык не повернулся бы назвать его инвалидом или калекой. Он был самодостаточен и суперуверен в себе, как ни один здоровый человек.

Эти мысли не покидали ее до того самого момента, пока не пришла пора ехать позировать. Она пыталась переключиться, но не могла. А мужу ничего не сказала, оправдавшись перед собой тем, что портрет будет сюрпризом. И — кто знает? Может быть, у него получится нечто такое, что приносит художнику славу.