Литмир - Электронная Библиотека

Подруг у нее не было. Все они, молодые, наивные и беззаботные, остались в той жизни, в юности, в ее родном городе. Семья — муж и сын, — обнесенная защитными укреплениями, стала центром ее жизни. Вне семьи обитали дамы — чаще всего праздные жены Женькиных нужных знакомых и несколько старых институтских приятельниц. С ними можно было поболтать на отвлеченные темы, посплетничать и даже съездить в Европу встретить католическое рождество или прокатиться в Париж, если Женька был сильно занят.

Они изменили постепенно свой круг общения, точнее, он изменился сам не по их желанию, а по другим причинам. Приятели юности, которым не удалось пробиться в этой жизни, сами постепенно перестали приходить и звонить — все большая материальная пропасть их разделяла. Конечно, далеко не все устраивало Ирину в новых знакомых, но постепенно она отсеяла всех, кто был в принципе неприемлем.

Уклад семьи был несколько старомодный, родительский. Обязательные совместные ужины стали своеобразным ритуалом, как только Женька перестал пропадать допоздна на работе. По выходным — совместные обеды и выходы в свет или просто на прогулки. На столе всегда стояла красивая посуда на белоснежной скатерти. Готовила Ирина сама — не любила прислугу. Два раза в неделю приходилось часа по три терпеть в доме чужого человека, и чаще всего Ирина старалась уйти, чтобы не видеть, как чужие руки дотрагиваются до ее вещей, вытирают пыль с ее мебели и пылесосят квартиру. После этого, несмотря на сверкающую чистоту, дом казался ей оскверненным. Не любила она и холуев в ресторанах, и услужливых боев за границей, и невидимую вышколенную обслугу в европейских отелях. Но что делать? Не хотелось тратить все свое свободное время на уборку пятикомнатной квартиры, хотя дом был до отказа набит современной бытовой техникой.

Все, кто бывал в доме Павловых, возвращались в свои, зачастую более шикарные, хоромы с чувством легкой досады. Дамы нанимали дизайнеров, но никакие дизайнеры с их стальной и стеклянной мебелью, живописным хаосом и китайскими штучками в гостиных не могли достичь того шика, который был в Иринином доме. Хотя все в нем было просто. Что может быть проще красивой скатерти и льняных салфеток, полного комплекта столовых приборов за ужином? В отличие от Ириного ребенка детям многих других нуворишей неведомо, что бывают столовые ножи, красивые бокалы с минеральной водой без газа и обязательно супница на обеденном столе. Что за этим столом никогда и никто не чавкает и все пользуются такими накрахмаленными салфетками. Что есть много нельзя. Что родители всегда ведут негромкие беседы без нот раздражения в голосе. А в ванной всегда висят комплекты чистых полотенец, стоят солдатиками по две пары зубных щеток — на вечер и на утро — и множество самых разных флаконов, назначение которых усваиваешь не сразу. Что на стенах висят картины. Много картин. И время от времени мама привозит откуда-то новые, долго ходит по квартире, смотрит на стены, склонив набок голову, подбирая им свое место. Иринин сын не ведал, что мамы бывают разные, в том числе крикливые, нервные, толстые, распущенные, в замызганных халатах и разношенных тапочках, да и просто некрасивые или больные — ведь его мама была похожа на сказочную королеву. А еще у него был папа — умный и сильный. И у родителей была такая отдельная комната — спальня. Ему, Антону, дано было понять, что в эту комнату заходить не следует. Даже из любопытства. У него есть свое жизненное пространство, забитое игрушками. Еще Антон любил играть в гостиной — большой комнате с камином, где стоял длинный стол в окружении стульев, немецкий рояль в углу, а на стене висела только одна картина, которую Антон очень любил и которой почему-то боялась Ирина — ее большой портрет. У картины была своя история.

Собственно, идея написать портрет Ирины принадлежала Женьке, точнее, он первый ее высказал. Ничего особенного в портрете не было, такие заказывали многие, это было модно, а уж его жену грех было не написать. Видя, как она приобретает картины, альбомы с репродукциями и рассказывает ему взахлеб о молодых талантах, технике живописи и новых своих знакомствах, он предложил:

— Ириша, почему бы не заказать твой портрет? Как ты на это смотришь? Кого рисовать, как не тебя?

Свой собственный портрет Ирина, конечно, хотела, но пока не представляла себе, кому можно его заказать. О чем и сообщила Женьке.

— А Шилов?

— Да ты что? Неужели у тебя такой дурной вкус? Не говоря уже о том, сколько он берет за свою работу.

— А сколько?

— Несколько тысяч. Долларов, разумеется.

— Ну и что? Найдем.

— Нет, он не стоит этих денег. Честно говоря, он не стоит ни гроша. Это дутая фигура. Пшик. Он не художник — конъюнктурщик.

— Но он вроде бы сейчас в большой моде.

— Тебя что интересует, мой портрет или мода? Я не хочу остаться в истории в сахарном сиропе — он капает с его портретов. Это не искусство.

— Да? Тебе, конечно, виднее, — растерянно ответил муж. — А кто тогда?

— Не знаю, — задумалась Ирина. — Надо поискать.

После этого разговора прошло несколько месяцев. Ирина отпраздновала свой промежуточный юбилей — тридцать пять лет. Для женщины — немало. Но именно в этом возрасте красота ее достигла совершенства. Полностью утратив молодую припухлость, четко оформился овал лица, стали больше и засияли зрелой женской мудростью серые чудные глаза и по-прежнему светилась гладкостью матовая безупречная кожа. Фигура стала чуть суше, подтянутей. Все такой же была прическа — волосы чуть ниже плеч, густые, обычно собранные на затылке в узел. Несколько раз к ней подступались знакомые дамы да и мастера в салоне с советами сделать стрижку. Это была, по мнению Ирины, провокация. С короткой стрижкой ходят все. Это будет уже не она. Обещания, что она помолодеет, ее не трогали. И без того выглядит молодо. Хорошие волосы не способны испортить женщину.

Увлечение живописью занимало много времени. Сегодня Ирина собиралась на очередное открытие выставки московских художников на Крымском Валу. Стояла ранняя осень, открывался театральный сезон, и после лета начинала оживляться культурная жизнь. Ирина любила это время, любила Москву, запах горелых листьев в парках, синие московские вечера, когда еще не холодно.

Она зашла в Дом художника и улыбнулась, услышав привычный оживленный гул, который производили группки людей, скопившиеся по углам. Было много знакомых лиц — ценителей живописи. Несколько подобных ей — высматривающих добычу, и просто праздношатающаяся публика. Народу много. Ирина, кивнув несколько раз знакомым, начала свой обход. Она всегда бродила по залам одна, дистанцируясь от желающих, типа Авербуха, составить ей компанию.

Много новых имен. Есть откровенный кич, унылые пейзажи Крыма, в изобилии голые уродливые женские тела, шизоидные абстракции.

А вот еще полотна: тема — кошки. Элегантно. Красивое животное. На двадцать пятой кошке — из интереса она начала считать кошек — Ирину одолело любопытство: «Где она взяла столько кошек для натуры?» — а в конце, на тридцать восьмой кошке, ей явственно послышался запах кошачьей мочи, который обычно витал в подъезде дома, где они с Женькой жили раньше. Ирина поморщилась. Картин еще было много. «Надо отдохнуть, а то в глазах рябит от кошек», — и Ирина направилась к группке людей, с которыми шушукался старый Авербух. Он увидел ее и радостно замахал ручками:

— Ну как вам, милочка, новые дарования?

— Пока никак, — честно отмахнулась Ирина. — Кошки меня, честно говоря, утомили…

Тот мелко и понимающе захихикал:

— А Кричевский?

— Какой Кричевский?

— Стас Кричевский. В четвертом зале.

По тону Ирина поняла, что спрашивает Авербух не просто так.

— Я пока не дошла до четвертого.

— А-а-а. Ну тогда я молчу. Подожду, пока дойдете. Кстати, он сам сейчас там.

— Кто-нибудь совсем новый? — Она не могла припомнить никакого Кричевского.

— В принципе да. Новый. Из старых, — напускал туману Наум Маркович, набивая цену. — Первая выставка в Москве.

26
{"b":"238750","o":1}