Брат с ней согласился, даже обрадовался. Нашли человека, заплатили ему, и он стал работать, искать варианты обмена.
Ирина никогда не мучилась комплексом провинциалки. Она и раньше жила на несколько порядков лучше, чем многие москвичи в своей столице. С детства у нее было все. В это все входило не так уж и много, но в нищем государстве лишь тоненькая прослойка населения имела это. Жилье, одежда, образование, развлечения. Уровень потребностей был ограничен скромным воображением. Свой транспорт для многих был недостижимой мечтой. Она чувствовала спиной взгляды однокурсников, когда открывала дверцу своей машины. Кстати, машина старела: покрышки, аккумуляторы, поломки стоили кучу денег. Красотой в автосервисе не расплатишься, хотя, что греха таить, обслуживали ее охотнее и лучше именно благодаря внешности. Скоро машину пора будет менять. Этого она уже не могла себе позволить.
За суетой с обменом квартиры, разными встречами и переговорами прошло довольно много времени. Вчера она узнала, что Таня Киреева, с которой они отдыхали в Крыму, выходит летом замуж. Сообщили однокурсницы. С Таней после тех каникул она общалась все меньше и меньше, потом все ограничилось короткими приветствиями. Предчувствия Ирину не обманули. Счастливым женихом оказался престарелый Димыч. Ну вот и хорошо. По крайней мере, оправдала поездку, усмехнулась про себя Ирина, вспомнив обстоятельства их знакомства. Девочки все активнее выходили замуж, учиться оставалось два года. Двое ходили беременные. Их растущие животы пробуждали неприятные воспоминания.
Протосковав вдали от Ирины и измучавшись, опять в ее жизни нарисовался Женька. Боясь быть отвергнутым вновь, поклялся не упоминать о своих чувствах и оставаться на правах друга. Женька уже заканчивал свой Бауманский, родители подыскали ему хорошую работу в секретном КБ. У него была и своя голова на плечах. Но без Ирины будущее, благополучное или нет, его не интересовало. Они продолжали вместе ходить в кино, театры, бывали и в ресторанах — когда Женька разживался деньгами. Он изо всех сил старался держаться в отведенных ему границах, совместных планов не строил, довольствовался малым. Поводов для беспокойства Ирина ему не давала. Ухажеров отваживала, больше ни с кем не встречалась. Он, конечно, продолжал надеяться.
Уже близилась летняя сессия, когда Ирина созрела для второго визита к старухе. Несколько раз звонила ей, интересовалась здоровьем. Гете Вере исполнилось уже восемьдесят два года. На сей раз Ирина напросилась в гости. Решила порасспрашивать о жизни, о маме, если удастся. Интересно все же, как жила твоя семья. Да и старуха неординарная. Расскажет, наверное, что-нибудь. Прихватив коробку с пирожными и апельсины, приехала по знакомому адресу.
На этот раз тетя Вера предстала перед ней более подтянутой и моложавой. При грузной фигуре в ней была величавая стать. Платье в мелкий цветочек, вязаный жилет. Вероятно, готовилась к встрече. Взгляд же не изменился. Не появилось в нем родственной теплоты. Глаза смотрели настороженно. Ирина почувствовала себя лягушкой под ножом вивисектора. Сели пить чай.
— Рассказывай, как живешь, раз пришла. У меня, как видишь, все по-прежнему. Новостей в моем возрасте ждать приходится только одних. Но об этом не будем. Неинтересно.
Ирина рассказала о своих планах, об обмене квартиры, о том, как она живет, об Андрее, принесла фотографии семьи, которые захватила из дома.
— Вот, если вам интересно будет, мама, папа, вот я с братом, это мы на юге, это в Москве, это Андрей в десятом классе, это папа с мамой на курорте, в Сочи, семь лет назад.
Старуха смотрела внимательно, воздерживаясь от комментариев, искоса продолжая поглядывать на Ирину.
— Я Андрею про вас не рассказывала, он ничего не знает, — вдруг неожиданно для себя брякнула Ирина и поняла, что сказала что-то не то. — То есть не знает, что я вас нашла и навестила. — Получалось, что между ними подразумевается какая-то тайна. Но тетка не клюнула на эту удочку.
— Ну отчего же, если хочешь, расскажи. Мне не от кого прятаться. А он при желании может приехать. Посмотрю на Елениного сына.
— Тетя Вера, расскажите про мою бабушку, пожалуйста. Есть ли у вас ее фотографии? Я хотела бы посмотреть. Какая она была, чем занималась, что любила?
Тетка долго молчала, взвешивая ситуацию. Вид у нее был такой, как будто она принимала трудное решение. Наконец молча встала и пошла к шкафу. Сразу нашла старый альбом, полистала и протянула Ирине.
— Вот она. Снимков Анюты у меня мало. Раньше редко фотографировались. Это было целое событие. Тут ей восемнадцать. Школу закончила.
Ирина вздрогнула. На нее смотрело удивительное лицо. Действительно, похожа она на бабушку, только черты у той очень мягкие, из глаз струился свет. «Как Мадонна», — подумала Ирина.
— Похожа на лик Мадонны, правда? — сказала тетка хриплым голосом, который вдруг резко потеплел. — Все так говорят. И кто ее просто видел, и кто знал. Анюта родилась не для земной жизни, слишком мягкой и нежной была для нее. У нее и голос был тихий. Такие люди приходят в этот мир ненадолго, их кто-нибудь или что-нибудь губит во цвете лет. — Тетка прикусила язык, поняв, что на этот раз она сболтнула лишнее. — Знаешь, ее все любили. Она никого не подавляла своей красотой. Сама ее будто не осознавала. Была умна. Училась легко. Правда, достигла немногого, но время тогда такое было, надо было толкать окружающих локтями, а она этого никогда не умела. И с семьей не сложилось. Про деда твоего, извини, рассказать ничего не могу. Сама знаю мало. Мы тогда жили отдельно. Знаю только, что они встречались недолго, потом он ушел на фронт и погиб почти сразу. Фотография есть одна, сейчас найду.
Ирина попыталась разглядеть деда, но снимок был маленький и расплывчатый, очевидно, с документа. Молодое симпатичное лицо с размытыми чертами.
— Анюта была беременной, когда мы с ней стали жить вдвоем. Родителей не было, умерли, — жестко сказала тетка, дав понять, что расспросы излишни. — Потом родилась Елена. Растили ее, как могли. Выросла девочка самостоятельная. — Ровный голос говорил без всякого выражения, как будто тетка читала сводку погоды.
— Анюта заболела и умерла молодой, ей было тридцать четыре года. Чем — не знаю, не спрашивай. Тогда диагнозы ставить не умели. Елена уехала. Виделись мы с ней, когда вы уже родились, один раз и недолго. Она заезжала ко мне, я тогда жила в центре, в своей коммуналке. Вот, собственно, и все. Я тебе уже говорила, что ты на Анюту похожа. Красивая девочка. Но лицо у тебя другое. Мадонной не назовешь. — Ирина уловила нотки сарказма в голосе.
«Да уж, какая из меня Мадонна. Скорее наоборот», — усмехнулась она про себя. Тетя Вера была полна решимости унести семейную тайну в могилу. Визит получил логическое завершение. Ирина лишь имела теперь представление об облике бабушки. С тем и ушла, уловив на прощание взгляд старухи, в котором, она была уверена, светилось злорадство.
«Ничего, я тебя дойму», — решила напоследок.
Время шло, старая шустрая еврейка, квартирная маклерша, действовала, отрабатывая свой аванс, и вскоре Ирина ездила по адресам, оценивая плоды ее усилий. Результаты пока разочаровывали. Загаженные подъезды и стандартные двухкомнатные хрущевки. На многое рассчитывать не приходилось, но не в этом же дерьме жить. Еврейка опять получила аванс и опять начала работать — Андрей искал варианты прописки в столице. Их было несколько, и все они были чреваты крупными издержками. Совать надо всем на всех этапах и при этом еще знать, кому и сколько. Андрей пообтерся уже в столице. Да и без этого у нас каждый дурак знает, что любую систему запретов в стране советов можно запросто обойти при помощи нужных связей и наличности. Особенно в Москве. Наверное, потому, что здесь за деньги еще можно было кое-что купить.
Столицу в огромной стране, занимавшей шестую часть суши, о чем знали все школьники, недолюбливали. Особенно те, кто часто в ней бывал. В командировках, например. Но если разобраться, то эту неприязнь вызывал не сам город как архитектурное сооружение, а его обитатели. Коренные москвичи корчили из себя аристократов только на том основании, что их дедушка проявил в свое время дальновидность и прыть и приехал из родных Смердюков в столицу работать халдеем или извозчиком. Коренные москвичи ненавидели лимитчиков, а те, в свою очередь, недавно переселившись сюда из окрестных и отдаленных деревень и городов и дорвавшись до такой лафы в магазинах, справедливо опасались, что лафа может быстро закончиться, если их примеру последуют и остальные. Многочисленная армия крупных и мелких чиновников с завидной быстротой училась выжимать все возможное из своего нового положения. Хапали и рвали все, что могли. За любую бумажку или подпись нужно было платить. Деньги брать все же опасались, в ходу были продуктовые подношения. Командированные тащили то, что удавалось, хоть и с трудом, урвать у себя — рыбу и мед, меха и икру. Фантазия дающих и аппетит берущих были безграничны. А для того, чтобы источник не иссякал, на столице мудрые чиновники завязывали решения абсолютно всех вопросов, вплоть до мельчайших. Нужно защитить диссертацию — пожалуйте в столицу, нужно выбить лишний вагон с сырьем — туда же с портфелем. Набивались портфели, снаряжались гонцы. К этому привыкли и принимали, как должное, но любить, понятное дело, не могли. Но, тем не менее, заделаться москвичами мечтали многие. Вот просто так, не бегом от магазина к магазину с сумками наперевес, а праздно и налегке походить по этим улицам, навестить знакомых, посетить театры. Соблазнов было немало в скудном на соблазны государстве. Московские помпезные сооружения казались верхом архитектурного изящества бедным провинциалам, чьи глаза всю жизнь мозолили ветхие домишки-развалюхи да убогие коробки-хрущевки. Масштаб улиц и площадей поражал и пугал, а неизменная толчея на улицах и в метро представлялась принадлежностью цивилизации.
