Институты стали основной структурной единицей и Академии наук, статус которой был повышен: в 1925 г. ЦИК и Совнарком приняли постановление «О признании Российской Академии наук высшим ученым учреждением Советского Союза». До революции в Академии был только один институт, а в 1925 г. их было 8 (из 42 научных учреждений).
Научно-исследовательские институты, созданные в 1918 г. и начавшие свою работу в условиях Гражданской войны, — явление особое и важное для нынешней России и ее научного сообщества. Они показывают, что, при всей важности материальных условий, для научной деятельности необходимо ощущение миссии, даже наличие мессианского чувства, направленного на спасение своей страны и своего народа. Как личность, выдающийся ученый может прекрасно работать в любой стране, где он востребован и где для работы созданы благоприятные материальные условия (это показала работа русских ученых в эмиграции). Но в первые годы после революции в Советской России в новых институтах вокруг ведущих ученых были собраны коллективы, которые стали структурообразующими сообществами большой и целостной национальной науки. Они сформировались в исследованиях очень высокого уровня, не имея, по нормальным меркам, минимально необходимого материально-технического обеспечения[126].
История становления всех этих институтов подробно описана, но, реально, она не была востребована научной молодежью позднего СССР и тем более постсоветского времени. Но сегодня намерение строить российское «общество знания» сделало эту историю актуальной. Проект этого строительства исходит из утопической идеи создать для новой российской науки такие же материальные условия, «как на Западе». История показывает, что это условие является категорически недостаточным для существования здоровой национальной науки и не является необходимым (даже если бы оно было достижимым). Напротив, проблема создания необходимых и достаточных условий для мотивации научных сообществ пока что из проекта российского «общества знания» исключена.
Сейчас многим трудно понять, что строить систему научных учреждений в 1918–1920 гг. значило прежде всего сохранить самих ученых в буквальном смысле слова. В 1919 г. был принят декрет Совнаркома «Об улучшении положения научных специалистов» — им были выданы пайки на усиленное питание (сначала 500, к сентябрю 1921 г. 4786 пайков, а в 1922 г. продуктовые пайки получали 22 589 работников науки и техники). В январе 1920 г. стали создаваться комиссии по улучшению быта ученых. Они действовали почти во всех университетских городах и, занимаясь бытом ученых, активизировали работу научных учреждений и вузов.
Н. А. Семашко писал в 1922 г., что ЦеКУБУ поддерживала «жизненную силу» этих учреждений, и тем самым она вдыхала жизнь в эти учреждения; она питала деятельность громадного большинства, если не всех высших учебных заведений, и без ее помощи многие из таких учреждений должны были бы закрыться. ЦеКУБУ и ее отделения посредством своей социально-бытовой работы собирали научное сообщество страны[127].
Работа ЦеКУБУ создавала благоприятные условия и для восстановления международного сотрудничества советских ученых. В отчете ЦеКУБУ говорится: «За границей работа Советской власти по улучшению быта ученых получила широкую известность, тем более, что ничего подобного нигде за границей не имеется. Иностранные делегации, приезжающие в СССР и обычно интересующиеся научной работой, а также положением ученых, всегда констатируют, что дело поддержки научных сил поставлено Советской властью на большую высоту. Германия, пережившая продовольственный и денежный кризис в 1923 году, ничего не сделала для своих голодающих ученых, и советские ученые на отчисление от академического пайка создали фонд помощи германским ученым. В ответ на оказанную помощь германские ученые прислали в ЦеКУБУ свыше 100 благодарственных писем» [283].
Масштабы работы по созданию сети научно-технических организаций в СССР и подготовке кадров для заполнения рабочих мест сегодня не может не поражать. Эта работа велась планомерно и неуклонно — в сложных условиях дефицита ресурсов и быстрых общественных перемен 20-30-х годов.
В феврале 1919 г. была организована Украинская академия наук, президентом ее стал В. И. Вернадский. Быстро расширялась сеть вузов. В 1918 г. были созданы 5 университетов (Нижний Новгород, Воронеж, Иркутск, Днепропетровск и Тбилиси), в 1920 г. были изданы декреты о создании Уральского государственного университета в Екатеринбурге и первого вуза в Средней Азии — Туркестанского госуниверситета в Ташкенте. В 1921/22 г. стали работать 7 вузов в Белоруссии, 5 в Азербайджане, 4 в Узбекистане, по одному в Армении и Казахстане.
Результат был таков: накануне Великой Отечественной войны в стране в основном был создан, по словам С.И. Вавилова, «сплошной научный и технический фронт» (эта задача была поставлена в 1936 г.). Была создана большая сложная система, обеспечившая все критические проблемы развития и адекватная всем критическим угрозам стране. К началу войны в СССР работало свыше 1800 научных учреждений, в том числе 786 крупных научно-исследовательских институтов. Научная работа велась также в 817 высших учебных заведениях. Экзамен, которому подверглась эта система, был не идеологическим, а жестким и абсолютным — войной.
Эта же система стала той базой, которая в конце 40-х годов позволила предотвратить перерастание объявленной Советскому Союзу «холодной войны» в горячую. Она уже обладала достаточными мощностью, гибкостью и научными заделами, чтобы очень быстро выполнить большие программы по созданию ракетно-ядерного «щита» СССР. Достаточно сказать, что первая отечественная публикация о делении ядер при бомбардировке нейтронами (в Радиевом институте) была представлена в журнал «Доклады Академии наук» всего через два месяца после публикации об открытии в 1939 г. деления ядер. Это был результат интенсивной работы, начатой в 1918 г.
В 1938 г. в АН СССР была образована Комиссия по атомному ядру, ее планы и отчеты, переписка с руководством правительства опубликованы — это полная комплексная программа, которая предусматривала добычу 10 т урана в 1942–1943 гг. и строительство большого ускорителя в 1941 г. Эта программа была принята к исполнению, когда еще было неясно, возможно ли осуществление цепной реакции на уране. Научная система работала на опережение. Точно так же обстояло дело с созданием ракет. В августе 1933 г. состоялся первый полет ракеты ГИРД-09, в ноябре того же года — ГИРД-10, а уже в 40-е годы над созданием ракетной техники работали 13 НИИ и КБ и 35 заводов.
Этот результат во многом был предопределен стратегическими решениями при выборе проекта строительства «общества знания» СССР на период примерно до 1960 года. Под этой стратегией была сильная методологическая база, корнями уходящая в русскую культуру — предвосхищавшие неравновесную термодинамику идеи С. А. Подолинского, системные представления Вернадского, социогенетические идеи Н. Д. Кондратьева и Чаянова, организационная теория А. А. Богданова.
Эти решения должны быть сегодня изучены без всяких идеологических пристрастий. Такое изучение нужно не для того, чтобы повторять те решения (это было бы такой же бесплодной имитацией, как и попытка копировать современный западный опыт), а чтобы понять методологию выработки решений. Те решения были адекватны и целям, и условиям (ограничениям). Мы имеем опыт успешной большой программы в контексте собственной национальной культуры, игнорировать его глупо (если целью не является разрушение отечественного «общества знания»).
Этот импульс строительства «общества знания» в Советской России, его интенсивность и рожденное им ощущение Общего дела были прочувствованы и оценены научными и духовными лидерами мирового сообщества того времени. Как писал в 1925 г. из СССР Дж. М. Кейнс, «временами ощущается, что именно здесь — несмотря на бедность, глупость и притеснения — Лаборатория Жизни» [130]. Сюда тянулись, этому строительству стремились помочь, что само по себе есть важная оценка и важный ресурс, созданный именно качеством дела. Молодых советских ученых принимали на стажировки в ведущие лаборатории Запада, им давали стипендии, их наставниками были великие ученые. Некоторые ехали работать в СССР, в его бедные лаборатории, без комфорта. Это было широкое движение, оно отражено во множестве документов и воспоминаний[128]. Таким образом, в СССР сложилась научная элита из молодых исследователей, которые стажировались в ведущих лабораториях Запада и ставших полноправными членами мирового научного сообщества. Советская наука стала полной и по второму критерию Чоудхури.
