На Западе же понятие «народ» изменилось, в ходе становления современного общества под народом стали понимать граждан, сообщество индивидов. Консерватор Де Местр писал, отвергая буржуазную революцию: «Народ обладает всеобщей душой и неким подлинным моральным единством, которое и приводит к тому, что он есть то, что есть». Другой французский традиционалист, Ламеннэ, писал, что следствием Реформации явился капитализм с его жаждой наживы, превративший Францию начала XIX века в «собрание 30 млн индивидуумов».
Те, кто находится вне гражданского общества, — не народ. С точки зрения западных исследователей России, в ней даже в середине XIX века не существовало народа, так как не было гражданского общества. Путешественник маркиз де Кюстин писал в своей известной книге о России: «Повторяю вам постоянно — здесь следовало бы все разрушить для того, чтобы создать народ… Россия — нация, состоящая из немых; какой-то маг превратил шестьдесят миллионов людей в автоматов, ожидающих волшебного жезла другого чародея, чтобы возродиться и жить» [156, с. 59].
Особую значимость имеет неадекватное представление об этничности для нас в России. Мы погрузились в глубокий и затяжной кризис, из которого придется выбираться еще очень долго. Взрыв этничности, порожденный культурным и политическим хаосом перестройки, был подпитан развалом хозяйства. Грубое разрушение общей мировоззренческой матрицы советского народа, глумление над символами национального самосознания и подрыв коллективной исторической памяти создали в массовом сознании провал, который мог быть заполнен только различными версиями идеологий, включающих в свое ядро этнические составляющие.
Чем большие зоны сознания и социальной среды охватывает создаваемый реформами хаос, тем сильнее обостряется у человека потребность вновь ощутить себя частью устойчивой социальной общности, создающей если не реальные, то хотя бы иллюзорные основания и защиты стабильного бытия. И в этой ситуации вечного переходного периода самым доступным и очевидным ответом становится идентификация себя с этнической группой — хотя и сама этническая группа быстро трансформируется. Этническая принадлежность в нестабильном состоянии общества, особенно расколотом социальными противоречиями, оказывается едва ли не единственной консолидирующей силой. Реформа генерирует и радикализует этничность в России.
Биологизация модели человека
В ходе становления современного Запада под влиянием науки вырабатывалась, помимо механистической, и биологическая модель человека — даже, как говорят, произошла биологизация человека. Один старый философ сокрушался: тысячи лет нас мучает вопрос «что есть человек?», а для нынешнего ученого нет никакой загадки, и он отвечает: «человек был обезьяной».
Проблема биологизации культуры — одна из самых «горячих» в наше время. Очевидно, что в человеке соединены два начала — биологическое, как млекопитающего животного, представителя вида homo sapiens, и культурное, как социального разумного и нравственного существа. Как взаимодействуют эти два начала, где граница их соприкосновения? Здесь и ломаются копья. В биологических структурах «записаны» инстинкты — неосознаваемые установки (инстинкт самосохранения, продолжения рода и др.). В культуре же «записаны» ценности и нормы рационального мышления.
Некоторые антропологи (К. Лоренц) считают, что целый ряд ценностей прямо взаимодействует с инстинктами: сострадание, солидарность, альтруизм. Другие ученые (М. Саликс, Э. Фромм) прямую связь отрицают. Все согласны, что средствами культуры можно подавить, «отключить» инстинкты. Например, подавить инстинктивный запрет на убийство ближнего — «доказав», что он не ближний, что он принадлежит к другому «подвиду». Но в науке не найти утверждений, будто ценности могут быть филогенетически присущи людям, «записаны» в их биологических структурах[30].
До Дарвина уже Гоббс представляет «естественного» человека, очищенного от всяких культурных наслоений, и утверждает, что его природное, врожденное свойство — подавлять и экспроприировать другого человека: «Природа дала каждому право на все. Это значит, что в чисто естественном состоянии, или до того, как люди связали друг друга какими-либо договорами, каждому было позволено делать все, что ему угодно и против кого угодно, а также владеть и пользоваться всем, что он хотел и мог обрести» [96, с. 306]. Таким образом, естественное состояние для человека — война всех против всех (bellum omnium contra omnes).
Здесь надо сделать уточнение. Гоббс писал о «войне всех против всех» в 1651 г., опираясь на жуткие истории о жестокости индейцев Америки, которые тогда рассказывали в Европе. Таким образом, его теория «естественного человека» основана на ложной информации. Как известно антропологам, именно вторжение европейцев привело к возникновению войн между племенами, которые прежде жили в мире, договариваясь об угодьях для охоты и собирательства. Войны как явление возникают вместе с собственностью. В обзоре о племенных войнах читаем: «Возможно, в каждом обществе существуют свои представления о причинах возникновения войн. В западной цивилизации общепринятыми являются идеи Гоббса. Конечно, народам Америки войны были известны еще до появления там Колумба… Однако жестокость, отмеченная Гоббсом, не была выражением враждебности „человека природы“, а скорее была обусловлена контактами с гоббсовским Левиафаном — государствами Западной Европы. Рассматривать бойню как нечто, приоткрывающее фундаментальную особенность человеческого существования, это все равно, что пытаться пройти через зеркало» [250][31].
Однако дело не в эмпирической базе теории, а в том, что антропологическая модель Гоббса была «востребована» нарождавшейся новой цивилизацией Запада. Она обладала большой легитимирующей силой и для колониальных захватов, и для обращения в пролетариев крестьян самих европейских стран. Здесь, в условиях цивилизации и гражданского общества война всех против всех вводится в рамки закона и становится конкуренцией.
Перенос биологических понятий в социальную сферу в качестве рабочих концепций и моделей — это типичный процесс легитимации идеологии через естественные науки. Салинс пишет: «Очевидно, что гоббсово видение человека в естественном состоянии является исходным мифом западного капитализма. Современная социальная практика такова, что история Сотворения мира бледнеет при сравнении с этим мифом. Однако также очевидно, что в этом сравнении и, на деле, в сравнении с исходными мифами всех иных обществ миф Гоббса обладает совершенно необычной структурой, которая воздействует на наше представление о нас самих. Насколько я знаю, мы — единственное общество на Земле, которое считает, что возникло из дикости, ассоциирующейся с безжалостной природой. Все остальные общества верят, что произошли от богов… Судя по социальной практике, это вполне может рассматриваться как непредвзятое признание различий, которые существуют между нами и остальным человечеством» [37, с. 131].
С развитием эволюционного учения антропологическая модель современного общества была дополнена биологическими понятиями. Салинс пишет о тенденции «раскрывать черты общества через биологические понятия»: «В евроамериканском обществе это соединение осуществляется в диалектической форме начиная с XVII в. По крайней мере начиная с Гоббса склонность западного человека к конкуренции и накоплению прибыли смешивалась с природой, а природа, представленная по образу человека, в свою очередь вновь использовалась для объяснения западного человека. Результатом этой диалектики было оправдание социальной деятельности человека природой, а природных законов — нашими концепциями социальной деятельности человека. Человеческое общество природно, а природные сообщества странным образом человечны. Адам Смит дает социальную версию Гоббса; Чарльз Дарвин — натурализованную версию Адама Смита и т. д…
