Ханс со смехом рассказывает им про бутылку, и снова называет Болеслао Гроком. Болеслао не смеется, понимая, что в этой истории разбилась не только бутылка, но и неожиданно разлетелось вдребезги все накопившееся в нем фиглярство — фиглярство его жизни, которое есть в каждом старом холостяке, в каждом пожилом человеке и в каждом пенсионере. Фиглярство, к которому общество подталкивает любого кто, хотя бы каким-то боком, становится в нем маргиналом.
Поскольку немецкого рейнского вина нет, Пилар ставит на стол крепкое красное вино — для всех, кроме Болеслао/Грока, допивающего остатки сиротского виски.
Болеслао/Грок садится рядом с почти погасшим камином, не снимая своего пальто «в ёлочку». Остальные рассаживаются вокруг, кто где хочет. В камине, напоминая строчку из Мачадо («как гаснущий деревенский очаг»), горит слабое пламя. Однако оно не обогревает этого дома, отплывающего от земельного участка и искусственного водоема, и оставляющего позади зиму и ночь. Камин только выглядит как деревенский. К нему приспособлен подержанный электрообогреватель, осовременивающий его и одновременно нагоняющий тоску.
Пока пьют темно-красное вино, закусывая ветчиной, продолжаются шутки по поводу того, как Грок/Болеслао разбил бутылку, а когда все становятся достаточно пьяными, решают выйти на снег голыми (принять «северную сауну»), чтобы снова ожить. Болеслао ограничивается тем, что отрицательно качает головой и остается один в помещении с сельским интерьером, с балками на потолке и толстым слоем известки на стенах. Он подозревает, что ему подали милостыню в виде такого виски из-за крестьянского сердоболия и прижимистости (жизнь в деревне сразу же делает людей жадными), так что сам идет на кухню, на небольшую кухню, пахнущую сельдереем, деревом и вином, и шарит там повсюду, пока не находит приемлемую/неприемлемую бутылку JB. Возможно, что у него выработался особый нюх на виски. Вернувшись со своей находкой на потертый кожаный диван, стоящий рядом с погасшим камином, он пьет из новой бутылки, предварительно получив удовольствие от процесса ее откупорки, и рассматривает календари, украшающие гостиную. На всех размещена реклама продуктов химической промышленности (удобрений или корма фрискис для сторожевых собак) за исключением прошлогоднего, на котором изображено ночное Бдение в честь Пречистой Девы. Вот что значит жениться на женщине с деньгами, на богатой — нужно терпеть Бдения в честь Пречистой Девы.
Правым ухом Болеслао слышит едва различимое потрескивание остатков дров в камине, а левым — беготню, крик, стук и взрывы хохота дурачащейся на снегу троицы. Они с самого начала не обращают на него внимания, так как знают, что он — пенсионер, преждевременно зачисливший себя в старики, состарившийся развратник и хитрец, который раздевается (и то, возможно, не полностью) только для того, чтобы лечь в постель с какой-нибудь малолетней шлюшкой.
Болеслао поднимает воротник пальто и выходит во двор взглянуть на них. Чуть поодаль начинаются огород и сад, еще дальше находится искусственный водоем. Шум, долетавший до него как звуки, похожие на щелканье хлыста, треск разрывающейся одежды или яростное хлопанье сильных и быстрых голубиных крыльев, на самом деле производит подвыпившая компания бестолково резвящихся голышей, — они бегают, прыгают, растираются чистейшим свежевыпавшим снегом, бросаются им и стегают друг друга ветками. Но всякая игра, даже возникшая (как эта) без какого бы то ни было умысла, имеет свою стратегию, и Болеслао сразу же замечает то, что и предполагал: сорокалетняя голая Пилар, дурнушка, однако стройная, с роскошным телом (ухудшенный Рубенс) старается спрятаться за Ханса, и ее тянет заняться садомазохизмом именно с ним, ей хочется подставиться ему или, наоборот, — отшлепать веткой именно его. Жалкая пародия на оргию, устроенная мелкими буржуа, в которой лишним становится муж, отказывающийся это видеть.
Во всем этом спектакле, подсвеченном снизу сиянием снега, покрывшего двор, и зыбким светом, льющимся из окна гостиной как прозрачный желтый ликер, Болеслао (извечного зрителя) интересует только одно — фигура Пилар. Пилар относится к числу тех женщин, фигуры которых как бы слеплены из двух разных тел. У нее худые плечи, изящные груди и широкие бедра, хрупкий и короткий торс, надставленный над целлюлитными ляжками, животом и ягодицами впечатляющих размеров. Получается как будто маленькая женщина установлена на большой.
Болеслао встречают колкими насмешками, а он, глядя на фальшивых шведов, молча прикладывается к горлышку бутылки. Их поведение выглядит дешево, сомнительно и провинциально.
— А теперь все идем купаться в пруд!
Все значит втроем. Супруги купаются в своем искусственном пруду и зимой, и летом. Говорят, что это продлевает им молодость. Каждый борется с возрастом как может. Болеслао не нашел для себя никакого способа, чтобы бороться. Его смутно возбуждает нагота Пилар, и он наблюдает, как они удаляются, подсвеченные снизу снежной луной и лунным снегом. Они идут, напевая, и похожи теперь на трех обнаженных с картины Эль Греко. Болеслао напрягает зрение, чтобы лучше рассмотреть большую и высокую задницу Пилар в просочившемся откуда-то издалека атмосферном свете, кажущемся искусственным. Скорее, это даже и не свет, а лишь белизна. Они поют Снежное рождество, или что-то в этом роде.
Болеслао замерз и ему надо отлить. Он возвращается в дом, находит туалет и освобождает мочевой пузырь от всего виски, выпитого в течение воскресенья. Все еще воскресенье? Для него уже нет ни воскресений, ни понедельников. Он живет в вечном, не подлинном внутреннем воскресенье, не таком как у других. Опорожняясь, он разглядывает туалет. Ванна сухая, ею уже давно не пользовались. Да, эти моются в водоеме. Оставшись в пальто с поднятым воротником, Болеслао забирается в ванну, не выпуская из рук бутылку виски (стакан ему не нужен, как всегда бывает на последней стадии опьянения). Ему хорошо в сухой ванне, укутанным в любимое старое пальто, пахнущее как он сам, с бутылкой JB, зажатой в руке и упирающейся в живот.
Ванная комната вытянута вверх, с зеркалами, не выполняющими своей прямой функции из-за пристрастия хозяев к географии: они все закрыты картами. Туалетные принадлежности, как и все в этом доме, свидетельствуют об изысканном вкусе и его отсутствии. Народное лезвие соседствует с изящным инструментом для бритья, оснащенным тремя плавающими головками. Последняя модель из тех, что почти совсем ничего не весят. Болеслао понимает, что примитивной опасной бритвой пользуется Хулио Антонио, а с помощью последней модели бреет свои ноги Пилар.
Ему не составило бы никакого труда обработать Пилар, хотя зрелые женщины и не в его вкусе. Но он сделал бы ее со всеми удобствами, при свете полыхающего камина, вдоволь насмотревшись сначала на то, как она бреет полные сильные ноги изящной бритвой, а потом, овладев сзади, чтобы видеть/иметь ее большую задницу, уже покрытую маленькими оспинками целлюлита.
— Народ такой, что трахается как попало, — громко произносит Болеслао. И снова прикладывается к бутылке.
Конечно, я должен позвонить Андреа в отделение интенсивной терапии, хотя бы для того, чтобы спросить…
Похороны еще не скоро, и как-то нужно скоротать ночь. Прежде чем залезть в ванну, он запер дверь изнутри, так как собирался поспать. Но Болеслао не спит, а с закрытыми глазами вспоминает умопомрачительные летние дни, когда все вместе, раздевшись догола (и он тоже), они купались здесь, в этом же самом водоеме и трахались под деревьями (обычно он приезжал с очередной старой девой, с которой был как бы обручен). Его голову переполняют воспоминания о каком-то августе, обнаженных телах и зное, о выходных, пронизанных ярким светом. Тогда его еще ждала работа, кабинет (на несколько человек) и распорядок, необременительный после сумасбродной любви под высоко стоявшим солнцем.
Распорядок. Оказавшись на пенсии, он выбросил часы в большой пруд Ретиро[9], где по привычке теперь иногда прогуливается по вечерам. С тех пор он живет в одноцветном, чистом, пустом времени, состоящем только из времени, похожем на дыру, через которую вытекает жизнь. Участвуя в тех августовских оргиях (пять, десять лет назад? — утратив представление о том, который час, Болеслао потерял представление и о календаре), Пилар всегда заканчивала тем, что ложилась не со своим мужем, а с кем-нибудь другим, разбивая одну из пар. Право богатой телки, говорит себе Болеслао.
