Мне было обидно, что многие критики работы Курта Вестергора настаивали лишь на одном способе ее толкования. Большинство из них даже не видели этот рисунок, не говоря уже об остальных одиннадцати “карикатурах”, и все же самоуверенно выразили убежденность в том, что этот рисунок выставляет террористами-смертниками всех последователей Мухаммеда.
Другие настаивали, что террористом изображен сам пророк. Такие безапелляционные заключения подтверждали, что участники дискуссии имели другие интересы, нежели стремление беспристрастно проанализировать “карикатуру”.
Стойкое ощущение оскорбленности и гневная реакция на рисунки подняли вопрос о том, что же заставляет приписывать безвредным карикатурам разрушительные последствия наравне со смертоносным оружием. Почему картины имеют силу, которой, очевидно, не располагают слова? На этот вопрос пытается ответить американский ученый-теоретик в области культурологии В. Дж. Т. Митчелл в своей книге “Чего хотят картины?”. По его словам, изображения оскорбляли людей еще на заре времен. Бог создал Адама и Еву по образу и подобию своему и выгнал из рая, когда они проявили непослушание. Их грехопадение — своего рода иконоборчество, поскольку они оскорбили образ Бога, отражением которого являлись сами. Когда впоследствии Господь решил дать избранному народу второй шанс, он потребовал в качестве необходимого условия соблюдения израильтянами своих законов, в первую очередь запретив изображать что-либо. Этот запрет исходит непосредственно из второй заповеди в Ветхом Завете, которая звучит так: “Да не будет у тебя других богов пред лицом моим. Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли. Не поклоняйся им и не служи им; ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель”. Бог уделяет объяснению этой заповеди гораздо больше внимания, чем всем остальным, вместе взятым. В то же время запрет убивать кого-либо не действует в отношении идолопоклонников. Иными словами, поклонение идолам — серьезное преступление.
Парадоксально, но чем упорнее люди, чувствующие себя оскорбленными при виде каких-либо изображений Бога, пытаются нанести им вред или просто уничтожить, тем более “живучими” эти изображения становятся. Материальный образ можно разрушить, однако он продолжает жить в мыслях, воспоминаниях и сказаниях народа. Митчелл считает, что во многих случаях изображениями нельзя управлять, как дикими животными.
Они не подчиняются попыткам людей установить над ними контроль или просто запретить их. Такое наблюдение в немалой степени относится и к “карикатурам на пророка Мухаммеда”. Те, кто, сочтя изображения мусульманского пророка оскорблением для себя, требовали запретить или уничтожить рисунки, сделали больше, чем кто бы то ни было, для их распространения по всему миру.
“Я считаю, что любые (бесполезные) попытки разрушить оскорбительный образ всегда будут приводить к обратному результату. Ведь эта борьба с призраком только делает его сильнее”, — утверждает Митчелл. По его словам, сами по себе изображения ничего не выражают. Это мы, люди, даем им жизнь, видим в них какой-то смысл и позволяем себе или злиться, или радоваться из-за него. “Toi, кто чувствует себя оскорбленным теми или иными образами, — говорит Митчелл, — подобен чревовещателю, реагирующему на то, что говорит его кукла. Образы — не слова, они не выражаются посредством утверждений, поэтому их нельзя оспорить. Но образы могут что-либо продемонстрировать и наполняются содержанием в зависимости от того, какой контекст создает их созерцатель”.
Митчелл считает, что агрессивную реакцию публики вызывает не само изображение, а его вербализация. То есть общественность возмутил не сам рисунок пророка с бомбой в тюрбане, а слова тех, кто, глядя на него, приходил к умозаключению вроде “Мухаммед — террорист” или “Все мусульмане — террористы”. Между тем у художника были совершенно другие намерения, и если рассмотреть “карикатуру” внимательнее, становится очевидным, что для подобных высказываний нет прямых оснований.
Иными словами, человек не может беспристрастно оценить картину на глаз. Ведь у каждого из нас есть какие-то предрассудки, мы обременены или ослеплены багажом своих знаний в области профессиональных, личных, религиозных, политических, культурных и других интересов, а потому относимся к изображениям предвзято. В картинах нет ничего изначально богохульного. На это указывает тот общеизвестный факт, что оскорбительность изображения — довольно непостоянная величина в нашем неоднородном мире в эпоху глобализации. Картины, которые сто лет назад называли порнографическими, отвратительными или богохульными, сегодня считаются прекрасными и гармоничными образцами произведений искусства. Следовательно, их способность оскорблять наши вкус и чувства зависит от контекста, устанавливающего рамки для восприятия картины. Современное искусство насчитывает бесконечное количество оскорбительных работ, которые в зависимости от угла зрения на то, что именно считать искусством, получают общественное признание или порицание.
Некоторые художники считают своей главной задачей бросить вызов как собственным запретам, так и запретам своего времени. Когда французский художник-импрессионист Эдуард Мане в 1863 году на выставке в Париже впервые продемонстрировал два главных своих произведения, “Завтрак на траве” и “Олимпию”, их посчитали “вульгарными” и “аморальными”. Один журналист даже написал, что единственной причиной, по которой “Олимпию” не уничтожила разгневанная публика, стал заранее принятый администрацией музея план действий в подобной ситуации. Общественность возмутила не нагота женщин, одна из которых сидела рядом с двумя одетыми мужчинами (что само по себе вызывающе), а то, что художник изобразил современных женщин, которые не выказывали никакого смущения и вели себя как независимые и свободные личности.
Британский знаток и критик искусства Энтони Джулиус характеризует Мане как первого художника в современном периоде истории, преступившего запреты общества. “Он — художник, нарушающий табу, который сделал священное основной темой своих работ. <…> Работы Мане нарушают правила и запреты. Они отклоняются от норм, которых придерживались в искусстве того времени, нападая на то, что пользуется общим уважением”. По словам Джулиуса, элементы нарушения табу в случае Мане несут художественный смысл, однако в своей книге “Нарушения: оскорбительное искусство” он характеризует существующие представления о них как то, что определяет само искусство и по умолчанию несет в себе положительную цель. Джулиус считает, что защитники “оскорбительного искусства” приводят пять аргументов, призванных разрядить обстановку и обезопасить произведения от осуждения и требований их запретить.
Во-первых, это так называемое эстетическое алиби, основанное на том, что искусство является особой зоной, где каждый имеет право говорить то, чего обычно говорить нельзя. Этот аргумент приводится, чтобы провести границу между “Сатанинскими стихами” Салмана Рушди и “карикатурами на пророка Мухаммеда”. Роман является произведением искусства, в то время как рисунки представляют собой наборы штрихов сомнительной художественной ценности.
Во-вторых, это свобода слова, которая дает произведениям искусства право нарушать запреты. При этом любая форма художественного самовыражения требует защиты точно так же, как политические или какие-либо другие высказывания. По словам Джулиуса, между первым и вторым аргументами существует внутреннее противоречие. Один из них преподносит искусство как особый вид самовыражения, в то время как другой подчеркивает, что оно приравнивается к другим видам. В соответствии с этим аргументом роман Рушди и карикатуры требуют одинаковой защиты.
В-третьих, в качестве аргумента Джулиус приводит такой прием в искусстве, как отчуждение. Этот термин происходит из русской словесности начала XX века и подразумевает способность литературного языка выражать мысли, преступать границы и табу таким образом, чтобы публика смогла иначе взглянуть, заново пережить хорошо известную действительность и тем самым проложить дорогу к ее новому пониманию.
