Я спросил, следует ли понимать, что для нее существует связь между способностью поставить себя на место другого и способностью рассказывать истории. “Это я и имею в виду. Есть люди, которым интересно говорить лишь о самих себе. Если говорить о человеке как о существе, рассказывающем истории, то это лишь одна сторона медали. Настолько же важно иметь право и способность слышать истории, которые рассказывают другие, поэтому мы сейчас говорим именно об обмене историями”.
Ее слова задели меня за живое. “Именно в этом, — подумал я, — суть истории о “карикатурах на пророка Мухаммеда” — в свободе и праве рассказывать такую историю, которую желаешь, а также в способности и праве других ее слышать”. У многих нет ни права, ни возможности рассказывать свою историю, потому что их подвергают преследованиям и всячески угнетают. Кто-то не осмеливается рассказывать свою историю из страха перед враждебной реакцией. А кто-то еще рассказывает свою историю, но дорого платит за это — его ждут угрозы, насилие или лишение свободы. Наконец, у кого-то есть и право, и возможность рассказывать свою историю, но он затрудняется представить себе мир, отличный от собственного, или просто не желает слушать истории, разрушающие сформировавшееся у него восприятие действительности.
Во время карикатурного скандала один египетский копт выразил радость, что европейцы получили представление о том, каково быть меньшинством в исламской стране. “У нас тут каждый день происходят карикатурные скандалы”, — заявил он.
Мусульмане жаловались, что европейцы перестали ощущать сакральный смысл некоторых вещей и, следовательно, не могут вообразить мир, где религиозные чувства что-то значат. Некоторые даже говорили, что европейцы неспособны представить мусульман иначе как в образе потенциальных террористов и врагов светского демократического общества.
В 2009 году я дал одной египетской газете интервью, которое так и не было опубликовано. По словам журналиста, который его готовил, редакция приняла такое решение, потому что мои слова разрушили бы сформировавшийся у большинства египтян мой образ как профессионального исламоненавистника.
Когда в Копенгаген приехал ведущий сирийский режиссер Наждат Анзур, который снял телесериал, где изобразил меня злобным украинским евреем с подозрительными связями в Израиле и США, я постарался встретиться с ним. Я хотел сообщить ему, что сюжет фильма не имеет ничего общего с действительностью, и рассказать ему свою версию истории, к которой он, однако, не проявил никакого интереса.
Для Шамси желание и способность слушать истории других людей неразрывно связаны с так называемой эмпатией — осознанным сопереживанием текущего эмоционального состояния собеседника. В начале XXI века понятие “эмпатия” стало расхожим выражением, помогающим человеку продемонстрировать, что он “на стороне добра”. Если “борец за добро” поставит кого-то вне рамок “приличного общества”, то его обвинят в отсутствии эмпатии, поскольку его действия говорят о том, что он забыл значение этого слова. Это происходит из-за смешения понятий эмпатии и симпатии. Симпатизировать кому-то означает питать добрые чувства как к отдельному человеку, так и к целой группе. То есть симпатия — это безусловная солидарность, которая не содержит в себе конфликта или критики в какой-либо форме. Если же есть разногласия с отдельным человеком или группой, которой симпатизируешь, то чаще всего об этом умалчивают. Как правило, симпатию испытывают к друзьям и знакомым, а также к тем, с кем согласны, чья позиция близка. При этом антипатия — негативное чувство — возникает к людям и вещам, которые кажутся непривлекательными или с которыми нет приятного взаимодействия. Если кто-то чувствует себя оскорбленным или подвергся критике, то он или она обычно принимается искать симпатию среди других людей, независимо от того, кто отвечает за случившееся. Требование симпатии следует логике “Кто не с нами, тот против нас” и соответствует убеждениям тех, кто стремится запретить любые виды оскорблений.
Вполне естественно, когда симпатии человека или общества оказываются на стороне оскорбленного. В этом случае легко признать обоснованность его гнева и враждебной реакции, даже если они таковыми не являются.
Эмпатия — это нечто другое. Эмпатия подразумевает, что человек ставит себя на место другого, воспринимая его таким, как есть, а не таким, каким он предпочитает себя видеть. Эмпатия сочетает близость и дистанцию. Близость позволяет отождествить себя с человеком, создать некий союз, в то время как дистанция дает возможность взглянуть на него глазами других, рассмотреть ситуацию с другой стороны. Некоторые люди категорически не хотят оказаться объектом чьей-то эмпатии, боясь испытать душевную боль от горькой правды о самих себе, о привычном для них образе жизни и поведении. Это может относиться к любым индивидам, культурам, религиям и нациям.
Для нашего времени характерно, что многие не могут отличить симпатию от эмпатии. Стремление запретить любые оскорбления — ключ к пониманию этого феномена. Если человек ставит себя на место жертвы или того, кто подвергся оскорблению, он автоматически выбирает более выигрышную позицию. Подобная неясность имеет место и в определении различий между толерантностью и уважением. Со времени конфликта вокруг романа Салмана Рушди “Сатанинские стихи” эти понятия смешались, и их первоначальное значение исказилось, в результате чего они способствуют сохранению “мышления жертвы” и желания запретить любые формы оскорблений, вместо того чтобы поддерживать и развивать свободу личности.
Представление о способности человека отождествлять себя с другими людьми и культурами созвучно идее единой человеческой природы, предполагающей возможность каждого из нас требовать соблюдения определенных прав и свобод. Человек наделяется ими не потому, что он богат, относится к тому или иному классу, имеет белый или черный цвет кожи, исповедует христианство или ислам, а потому, что он является человеком, в том числе независимо от пола. Это касается свободы слова, вероисповедания, передвижения, запрета применения пыток, равенства перед законом и т. д. В действительности этими правами должны пользоваться в том числе и христиане в Пакистане, и женщины в Иране, и корейцы в Северной Корее, то есть граждане всех стран, подписавших Международный пакт о гражданских и политических правах, однако дело обстоит совершенно иначе. Лишь малая часть государств соблюдают эти замечательные принципы. К таким странам относится и Дания. Так что, несмотря на многочисленные публичные высказывания, будто мусульмане подвергаются в Дании дискриминации, правда заключается в том, что здесь они обладают гораздо большим набором прав, чем в любом исламском государстве.
До распространения идеи единой человеческой природы считалось, что рабы, прислуга, неимущие, женщины, негры, которые уже не были рабами, и отдельные религиозные меньшинства не могут пользоваться теми же правами, что и остальное население, потому что их не воспринимали как независимых разумных личностей, способных давать нравственные оценки. Представление о единой человеческой природе и универсальных правах помогло разрушить геттоизацию общества и отказаться от предоставления особых прав какому-либо классу, полу, вере или расе. Оно заложило основы будущего признания принципа равенства перед законом, хотя должно было пройти сто пятьдесят — двести лет, чтобы этот принцип реализовался как право голоса для женщин и отмена законов, допускающих дискриминацию по расовому признаку.
Сегодня многие отрицают единство человеческой природы, утверждая, что человек должен познавать мир в рамках, определяемых культурой, религией и историей, не имея права выходить за них. Отсюда уже недалеко до того, чтобы признать, что никаких универсальных прав и свобод личности не существует, и удовлетворить требование защитить культуры и религии от критики. Человек склонен соглашаться с тем, что представители разных культур по определению не могут понять друг друга. Именно на этом представлении базируются требования особых прав и понятия различных вариантов прав и свобод человека, например то, что женщины и “неверные” не могут иметь те же права, что и другие граждане.
