И вдруг в один ясный вечер над горизонтом в безмерной тёмной глубине зажглось какое-то сияние, разгоравшееся из ночи в ночь. Сияя всё ярче, оно переходило из созвездия в созвездие, заполняя клубами светоносного тумана всё большее пространство.

И вот перед потрясённым человечеством засверкала воплощённая истина: комета Галлея вернулась в предсказанный срок!

Я вам рассказал эту правдивую историю, — заключил Константин Степанович, — чтобы вы, молодёжь, лучше поняли ответственность перед человечеством за исход экспедиции. А теперь, друзья, скорее за работу! Отдайте ей весь ваш молодой, нерастраченный пыл!

И дело пошло. Да ещё как пошло! По крайнему настоянию Ольги Александровны спали всё-таки семь-восемь часов в сутки. Мудрая женщина знала цену переутомлению.

С удивлением наблюдала Галя, как внезапно изменилось поведение Николая Михайловича. Ещё вчера партизанивший ворчун, Синицын вдруг преобразился. Правда, ворчать он не перестал, но из всего экипажа не было человека, который так ревностно, как он, работал бы над восстановлением «Урана».

Безоговорочно выполняя все поручаемые ему работы, геолог ухитрялся ещё отрывать минуты от скудного времени, отпускаемого на приведение себя в порядок, чтобы пронумеровать, снабдить пояснениями, расположить и упаковать свои коллекции минералов. Рвение его доходило до того, что он, чертыхаясь и ворча, оставлял свою научную работу и помогал обрабатывать экспонаты Ольге Александровне. Работа так и горела у него в руках.

Игорь Никитич и Константин Степанович зачастую переглядывались с весёлыми огоньками в глазах, следя за неутомимыми хлопотами «колючего геолога». Но Гале претило внезапное трудолюбие старика. Она всё ещё не могла забыть, как во время полёта с Земли на Венеру Синицын упорно отлынивал от работы, выходившей за строгие рамки обязанностей, которые он сам себе установил, и как он вместо того, чтобы помогать товарищам, предпочитал, ничего не смысля в звёздах, часами просиживать у телескопа, мешая вести действительно нужные наблюдения.

«Страх перед гибелью, если корабль в урочный час не сможет подняться, — вот что руководит Синицыным!» — думала Галя, и «колючий геолог» стал для неё ещё невыносимее, чем прежде.

Когда приблизилась астрономическая полночь, температура упала. Завыл пронизывающий ветер и понёс мокрый песок.

Галя попросила у Белова разрешения сходить к морю и взглянуть, как выглядит прилив. Но Игорь Никитич не пустил её. Он объяснил Гале, что хотя на Венере солнечное притяжение достигает двух третей суммарного тяготения Солнца и Луны на Земле, оно может поднять воду только на полметра, потому что на Земле подъём воды у берегов вызывается не столько солнечным тяготением, сколько скоростью набегания приливной волны. Если точка на экваторе Венеры движется в тридцать три раза медленнее, чем точка на экваторе Земли, то живая сила приливной волны на Венере в тысячу с лишним раз меньше, чем у нас, и не может хоть сколько-нибудь поднять уровень воды у берегов. А так как полуметровый прилив длится двести часов, то заметить его без специальных приборов невозможно, поэтому и не стоит на это тратить время.

После того как повреждённое крыло «Урана» было укреплено, предстояло ещё много работы. Надо было не только прочно соединить его с корпусом, но и защитить место починки от космического холода: покрыть это место зеркальным лаком, предварительно спаяв всю оборванную отеплительную сеть на обшивке.

Максим предложил оставить всё, как есть.

— Видишь ли, Максим, — заметил Белов, — космический корабль всегда должен быть тёплым от кабины до кончика крыла. Под воздействием холода материалы меняют свои свойства. Прежде всего они становятся хрупкими. Стальная балка вдребезги разлетается от удара молотком. О резине, коже, дереве и говорить не приходится. Кроме того, многие материалы приобретают странные и вряд ли полезные свойства: провода перестают сопротивляться прохождению тока…

— Ну и прекрасно! — вставил Максим.

— То есть нагреть что-нибудь слишком остывшее с помощью электричества нельзя!

Лицо у Максима заметно вытянулось.

— Значит, придётся всё-таки восстанавливать, — заключил он со вздохом.

Одновременно с починкой обогревательной сети путешественники приступили к ремонту воздушных двигателей. Тут работа пошла более споро, потому что внутри крыльев не было ветра. Это намного облегчило труд, хотя работать приходилось по-прежнему в скафандрах: герметичность крыльев не была ещё восстановлена.

Времени оставалось слишком мало. Всё предвещало близкий рассвет. Почти непрестанно дул холодный северо-западный ветер. «У-у-у-тро! У-у-у-тро!»- пел он в фюзеляже. Сила его росла с каждым часом. Температура воздуха при нём понижалась до пяти-семи градусов мороза. Наоборот, редкие восточные ветры приносили тепло и проливные дожди.

Рассвет застал путешественников за ремонтом шасси. Под корабль подвели опоры из собранных поблизости камней. Для большей устойчивости «Уран» был расчален запасными тросами.

Снова пришлось работать на ветру. Правда, на этот раз он был холодным, и можно было искусственно регулировать температуру внутри скафандров. Зато его сила становилась угрожающей. Если бы не мороз, который на какое-то время сковал мокрый песок, отремонтировать шасси вряд ли вообще удалось бы.

Когда колёса «Урана» в первый раз были опущены, подняты и снова опущены на подготовленные подмостья, стало совершенно светло. Всё тот же ветер гнал те же торопливые стаи низко нависших серых туч, изрыгающих потоки дождя. Влажный воздух быстро теплел. Скоро он достиг почти банной температуры. Громче стал гул бушующего моря.

День, страшный день Венеры, вступал в свои права.

— Э-эх, не успели разбежаться по подмёрзшему песочку! сетовал Иван Тимофеевич.

Да, время было упущено. Оставалось единственное средство подняться в воздух: вымостить стартовую дорожку длиной по крайней мере метров восемьсот, на которой не увязала бы тяжёлая машина. На меньшее Иван Тимофеевич не соглашался. Но как выполнить такую работу в считанные дни? Правда, на берегу валялось много камней, но до них было не меньше пятисот метров. Набрать камней только для подмостьев было делом почти непосильным, а на то, чтобы выстелить ими километровое шоссе, потребовалось бы несколько лет. И кроме того, если бы даже стартовая дорожка каким-нибудь чудом и оказалась готовой к нужному сроку, то кто мог поручиться, что в момент взлёта ветер не переменился бы и не подул сбоку! И тогда прощай взлёт! Теперь уже не только Белов проводил бессонные ночи в поисках выхода. Но никто не мог ничего придумать. Только на одном все сошлись: мостить шоссе бессмысленно.

Погода с каждым часом становилась хуже: «Уран» дрожал на своих расчалках. В любой момент можно было ждать появления смерчей. Общую мысль высказал Максим:

— Знаете, товарищи, чертовски обидно проделать из дому этакий путь, дважды облететь Венеру, победить смерч, починиться, а теперь сидеть и ждать у моря погоды. И из-за чего? Из-за поганой стартовой дорожки! Эх, кабы вертелись у нас крылья, поднялись бы мы сейчас вверх, да и… — Максим сделал рукой прощальное приветствие.

— Да, если бы да кабы, тогда бы конечно! — произнёс Игорь Никитич не то насмешливо, не то задумчиво. — А вот как нам без «если бы» подняться? — добавил он, меняя тон. — Что ж, товарищи, время тянуть нечего. Дорожки у нас нет, а взлететь надо. Давайте ещё раз всё обсудим. Иван Тимофеевич, можно ли разогнать машину по песку?

— К сожалению, нет! Песок здесь, сами знаете, глубокий. Машина завязнет, как только сойдёт с камней, и двигателями её тогда скорей опрокинешь, чем сдвинешь с места.

— Значит, этот способ отпадает. Продолжим дальше. Механизм вращения крыльев сломан, да и крылья жёстко закреплены. Значит, подняться с места корабль не может. Так?

Никто не ответил. Все сидели, понурив головы,

— Ну, хорошо, давайте займёмся изобретательством. Предлагайте ваши способы.

— Я думаю, товарищ Белов, что такое, позволю себе сказать, глумление над людьми по меньшей мере неуместно! — зло заявил, поднимаясь, Синицын.