Трудно передать наши волнения и радость, когда мы увидели, что чьи-то руки протерли залепленное снегом стекло иллюминатора:

— Живы?

— Живы!

Вот наконец открыли люк. Каждый старался помочь, поддержать, сказать доброе слово. Наконец-то не в эфир, а наяву говорим с другими людьми, чувствуем их руки. И захватывающий, пьянящий, непередаваемый запах Земли! Пахнет влагой, снегом. Мы дома, на Земле.

Немного позже прибыли на место посадки поисково-эвакуационные установки с врачами на борту. Шли они по ночной степи, по бездорожью. Дошли, дали нам тепло и уют в первые часы на Земле. Большое спасибо всем, кто нас встретил, согрел в ту темную холодную ночь!

А утром мы уже были в Джезказгане, оттуда самолетом — и на Байконуре. Там, на космодроме, откуда начинался полет, начались и первые отчеты о работе на орбите, начался процесс восстановления после полета.

Конечно, 211 суток жизни в невесомости не проходят для организма бесследно. Сразу по возвращении из космоса мне было трудно не только ходить, стоять, но и сидеть. Некоторые мышцы за семь месяцев отвыкли выполнять свои обычные функции. Подобно новорожденным ягнятам, нам надо было полежать, отдохнуть, прежде чем встать на ноги. Первое время мы часто бывали в бассейне. Он давал нам передышку от земной тяжести, напоминал невесомость, помогал вставать на ноги. На третий день нам разрешили выйти в столовую, а к Новому году мы были уже дома, в Звездном.

Потом будет еще много встреч: с товарищами, с родными, с семьей. Будет незабываемая встреча в Кремле. Но главная встреча состоялась — с Землей.

Герой политических записок Юлиана Семенова Штирлиц разработал принцип, которым руководствовался в своей деятельности. Помните, как, выведав у Рольфа информацию о советской разведчице, он умело вышел из разговора, бросив гестаповцу последнюю фразу: «…Я ведь зашел к тебе за снотворным. Все знают, что у тебя хорошее снотворное». Запоминаются последние действия, считал Штирлиц. И действительно, впоследствии на допросе Рольф говорил, что Штирлиц приходил к нему за таблетками.

Не знаю, руководствовались ли подобным принципом наши врачи, но после трудной и интенсивной подготовки предполетный отдых вместе с семьями в профилактории запомнился мне в дальнейшем, как те самые пилюли, которые придумал Штирлиц. Позаботились об этом и психологи, руководимые Ростиславом Борисовичем. В те короткие четыре дня отдыха они втайне от нас записали на пленку пожелания наших близких. А когда наступала трудная минута, они «посылали» на помощь нам родных. Мне и сейчас приятно вспоминать, как перед стартом неожиданно услышал голос сына:

— Папа, ты там работай хорошо, за нас не волнуйся. У нас все будет нормально.

Но и в часы отдыха, оставшись втроем, будь то рыбалка или баня, возвращались к предстоящему полету. По опыту знал, что работа предстоит тяжелая, и настраивал ребят на самое трудное. Таков уж, видимо, характер советского человека. Когда его ждет ответственная работа, он не может забыться, полностью отключиться.

Я знал, что Володя Соловьев и Олег Атьков хорошие специалисты. Сошлись мы и характерами. Волновало меня другое — вестибулярная устойчивость. Смогут ли они при встрече с невесомостью сразу перейти с нею на «ты»? Это очень важно в космосе. Полет предстоял длительный с насыщенной и объемной программой. Это тоже наводило на постоянные размышления.

Утром 30 января вылетели на Байконур. На аэродроме нас встречал начальник космодрома. Я доложил ему о готовности экипажа, а он пожелал плодотворной работы — и пригласил нас в автобус. Запомнился один психологический момент. К самолету всегда подают два специальных автобуса «Украина» с номерами 01 и 02. Наш экипаж посадили в 01. При въезде в город все как-то притихли. Каждый думал о своем. Эту минутную паузу нарушил Володя Соловьев. Толкая меня локтем, он тихо так произнес:

— Лень, а Лень!

Я обернулся.

— Заметил, в «единичке» едем.

Говорил он тихо, естественно, не рассчитывая на эффект. Это была внутренняя радость, гордость за себя. Понять его нетрудно. Предстоял сложный, трудный полет, выполнять который доверили нам. А хорошо известно, что на ответственную работу посылают лучших. Это вдохновляло, мобилизовывало силы, доставляло радость.

После обеда в тот же день уехали на техническую позицию в монтажно-испытательный корпус (МИК) и работали там до часа ночи. Последние дни большое внимание отводилось медицинской подготовке и работе на транспортном корабле. Медики, тренируя нам сердечно-сосудистую систему, укладывали спать под отрицательным углом. На ортстоле проводили раскачку сосудов головного мозга и ног — готовили их к встрече с невесомостью. Вопросы сближения и стыковки настойчиво отрабатывали на тренажере.

Какие чувства испытывает человек в эти дни? Вопрос, который чаще других интересует многих людей. Сегодня могу ответить более полно: разные. Они зависят от многих причин, но основной, пожалуй, является опыт. Когда готовился к первому полету, впереди меня ждало что-то таинственное, неизведанное. Пытался представлять различные ситуации, домысливать. Короче говоря, в основном работало воображение. Причем чем ближе подходил день старта, тем все больше ловил себя на мысли, что летаю. Не могу ручаться за других, но после Госкомиссии мой мозг процентов на семьдесят переключился на полет. Было и волнение, но старался загнать его внутрь, не показывать окружающим.

Во второй раз острота воображения спала, но зато возросла психологическая нагрузка, ответственность за выполнение задания. Помню, остается день до старта, а нас не выгонишь с тренажера. Мысль работала только в одном направлении: «Все ли ты предусмотрел, чтобы не дать промашки?» Каким-то седьмым чувством угадываю вариант, с которым встречусь на орбите, и последние тридцать минут отрабатываю стыковку в тени.

Наступил день старта. Перед выездом на площадку по традиции расписались на дверях номера в гостинице. Комплекс «Космонавт» на космодроме провожал нас 8 февраля песней «Трава у дома». Через час мы были уже на технической площадке в МИК. Надели скафандры. Потом последняя встреча со специалистами — и на старт. Наконец мы в корабле. Прошли все предстартовые команды. Все в норме. Путь в космос открыт!

Этот вопрос часто задают на встречах. Естественно, он волнует и нас. Поэтому в ходе подготовки к полету мы большое внимание уделяем отработке так называемых нештатных ситуаций, а их около тысячи. Одна из самых опасных, конечно же, приходится на момент старта — ведь под тобой 300 тонн топлива. Но, поверьте, об этом как-то не думаешь в те предстартовые минуты, надеешься, что система аварийного спасения (САС) не подведет.