Закончив, они отступили прочь. Он хотел сказать, что красное ему не идет, но язык не слушался. Он почувствовал, что проваливается в темноту.

Он снова пришел в себя и обнаружил, что движется.

Раму, к которой он был привязан, подняли и извлекли из мрака. Он видел небо в вышине. Ослепляющий свет заполнял глаза, пыль заполняла нос и рот, крики и вопли заполняли голову. Он почувствовал, что его трясет, как в лихорадке; каждый поврежденный орган отзывался болью. Он попытался закричать и поднять голову, стремясь хоть что-то увидеть, – но ничего, кроме пыли и шума, тут не было. Внутри все стало еще хуже, кожа на животе натянулась.

Потом он снова оказался в вертикальном положении, а под ним была деревня: маленькая деревня с шатрами, плетеными и глинобитными домиками и ямами в земле. Полупустыня. Непонятный кустарник: заросли кустов, примятых внутри деревни, исчезали в желтоватом мерцающем тумане почти сразу же за ее пределами. Низкое солнце еле-еле можно было разглядеть. Ему никак не удавалось сообразить, рассвет это или закат.

Что он видел, так это людей, которые все собрались перед ним. Он находился на возвышении, рама была привязана к двум большим кольям. Люди стояли внизу, склонив головы: маленькие дети, которым взрослые наклоняли головы, дряхлые старики, которых приходилось поддерживать, и представители всевозможных других возрастов – старше первых и младше вторых.

Потом к нему подошли трое – девушка и двое мужчин по сторонам от нее. Мужчины наклонили головы, быстро опустились на колени и, снова поднявшись, сделали знак. Девушка не шелохнулась, устремив взгляд ему между глаз. Теперь на ней было ярко-красное одеяние; что на ней было раньше, он не мог вспомнить.

У одного из мужчин в руках был глиняный горшок, у другого – длинная кривая сабля.

– Эй, – прохрипел он, неспособный выдавить из себя ничего другого; боль все усиливалась – так откликались его руки и ноги на вертикальное положение.

Распевающие люди, казалось, кружились вокруг его головы; солнце ушло вниз и в сторону. Трое перед ним увеличились в числе, множились, подрагивали и колебались за туманом и клубами пыли.

Куда, черт побери, делась Культура?

В его голове раздался ужасный рев, и неясное мерцание за маревом – солнце – начало пульсировать. Сабля поблескивала с одной стороны, глиняный горшок сверкал с другой. Девушка стояла прямо перед ним. Подняв руку, она вцепилась ему в волосы.

Рев заполнял уши, и он сам не понимал, кричит и визжит он или же нет. Человек справа от него поднял саблю.

Девушка дернула его за волосы, оттягивая голову. Он закричал, заглушая рев, и крик тут же отозвался в сломанных костях. Он уставился на пыль, осевшую на рубчике одеяния девушки.

«Ах вы, уроды», – подумал он, даже сейчас не осознавая, кого в точности имеет в виду.

Ему удалось выдавить из себя один слог:

– Эл!..

И меч вошел в его шею.

Имя умерло. Все кончилось, но это по-прежнему продолжалось.

Боли не было. Рев стал тише. Он смотрел на деревню и на коленопреклоненных людей. Все наклонилось перед его глазами; ощущения остались при нем, и он чувствовал, как корни волос тянут за собой скальп. Его перевернули.

Его безжизненное, безголовое тело истекало кровью, которая стекала на грудь.

«Это был я! – подумал он. – Я».

Его снова перевернули. Человек с саблей стирал тряпкой кровь со своего клинка. Человек с горшком, стараясь не глядеть в его выкаченные глаза, протягивал к нему горшок, держа другой рукой крышку.

«Так вот это для чего», – подумал он, чувствуя себя оглушенным – и потому объятым каким-то жутким спокойствием. Потом рев, казалось, собрался в одну точку и тут же начал ослабевать. Перед глазами все стало краснеть.

«Сколько это еще может продолжаться? – недоумевал он. – Как долго может существовать мозг без кислорода?»

Закрывая глаза, он подумал: «Теперь я действительно стал двумя».

И еще он подумал о своем сердце, которое, как ему стало понятно лишь теперь, остановилось, и захотел заплакать, но не мог, потому что наконец потерял ее. Еще одно имя всплыло в его мозгу: Дар…

Грохот расколол небеса. Хватка девушки ослабла. На лице парня, державшего горшок, нарисовался почти комический испуг. Люди из толпы подняли головы. Рев перешел в крик. Столб пыли с резким звуком взметнулся в воздух. Девушка, державшая его, пошатнулась. Над деревней пронеслась темная тень.

«Припозднились…» – подумал он про себя, уходя в никуда.

Еще секунду или две шум усиливался – может, это были крики, – что-то ударило его по голове, он покатился прочь, пыль забивалась в рот и глаза… но он начал терять интерес к происходящему и был рад погрузиться в темноту. Может быть, позже его подобрали снова.

Но это, казалось, случилось уже с кем-то другим.

Когда раздался страшный шум и громадная резная скала черного цвета приземлилась в центре деревни – сразу после того, как подношение небесам было отделено от его тела и тем самым соединилось с воздухом, – все бросились в рассеивающийся туман, чтобы скрыться от пронзительного света. Жалобно крича, люди сбились в кучу у небольшого пруда.

Спустя всего пятьдесят сердцебиений нечеткий темный силуэт снова появился над деревней, поднимаясь к небесам, где туман был не таким густым. На сей раз грохота не последовало: двигаясь быстро, загадочный предмет исчез с шумом, похожим на вой ветра.

Шаман отправил ученика посмотреть, как обстоят дела. Дрожащий юнец исчез в тумане, а потом вернулся целым и невредимым. Тогда шаман повел селян, все еще охваченных ужасом, назад в деревню.

Тело, от которого взяли подношение небесам, по-прежнему безвольно висело, привязанное к раме на вершине кургана. Голова исчезла.

После долгих ритуальных песнопений, измельчения внутренностей, разглядывания фигур в тумане и троекратного вхождения в транс жрец и его ученик пришли к выводу, что это хороший знак, но в то же время и предупреждение. Они принесли в жертву животное мясной породы, принадлежавшее семейству девушки, которая уронила голову-подношение. Вместо нее они положили в глиняный горшок голову скотины.

– Диз. Как ты там, черт возьми? – Он взял ее за руку, помог подняться на деревянную пристань с крыши только что всплывшего модуля, обнял женщину и рассмеялся: – Рад тебя видеть!

Сма похлопала его по пояснице, поняв вдруг, что уклоняется от ответных объятий. Он, похоже, ничего не заметил и, отпустив ее, стал смотреть, как из модуля поднимается автономник.

– И Скаффен-Амтискав! Тебя по-прежнему выпускают одного, без охраны?

– Привет, Закалве, – сказал автономник.

Он обвил рукой талию Сма.

– Ну, идем в мою лачугу. Позавтракаем.

– Идем, – согласилась та.

Они пошли по маленькой деревянной пристани к выложенной камнем тропинке среди песка, направляясь в тень деревьев, синих и пурпурных. Громадные распушенные кроны – темные массы на фоне бледно-голубого неба – шевелились от порывов теплого ветерка. От верхней части серебристо-белых стволов исходил тонкий аромат. Несколько раз на тропинке появлялись другие люди, и тогда автономник поднимался к вершинам деревьев.

Мужчина и женщина прошли по залитым солнцем проходам между деревьями и наконец оказались у большого озера, в воде которого отражались с два десятка белых строений; у деревянного причала стоял небольшой обтекаемый гидроплан. Пройдя между зданиями, они поднялись по ступенькам на балкон, выходивший на озеро и узкий канал, который вел в лагуну на дальней стороне острова.

Сквозь кроны деревьев пробивались солнечные лучи. По веранде, маленькому столику и двум гамакам скользили тени.

Он предложил Сма сесть на один из гамаков. Появилась девушка-служанка, и он попросил принести ланч на двоих. Когда служанка ушла, к ним подплыл Скаффен-Амтискав и приземлился на парапете веранды, прямо над озером. Сма устроилась в гамаке поудобнее.