— Хорошо, Абдулла. Хорошо.
— Эх, какой у меня сын, Сергей Борисович! — не отпускал Зияев участкового. — У него руки, как у богатыря. Клянусь аллахом, наверно, самым сильным человеком будет во всем Узбекистане! Я еще никогда не видел таких детей… Значит, зайдете?
— Зайду, Абдулла,
Сергей пожал руку Абдуллы.
«Вот и еще одной семьей счастливых стало больше», — подумал Голиков о Хабаровых. — Теперь надо за-Мороза взяться как следует.
Занятый мыслями о других, Сергей не заметил, что Абдулла все время повторял имя Кати. Теперь, когда Зияев ушел, оно будто обожгло его. Ему до того захотелось увидеть ее, что он чуть было не повернул обратно, к ее дому.
— Чего такой хмурый? — неожиданно позади послышался голос Неверовой. Людмила Кузьминична поправилась, вышла из больницы и теперь снова хлопотала, заботилась о ком-то, ходила по квартирам, ругалась с Абдурахмановым.
— Да нет, я ничего, — отвлекшись от своих мыслей, ответил Сергей.
— Так уже и ничего? Врешь ты, парень, по глазам вижу.
Людмила Кузьминична совсем некстати решила провожать его. Она, по всей вероятности, что-то хотела сказать ему. Как он ненавидел сейчас всех, кто поучал, советовал, навязывал свою помощь. Разве он сам не мог постоять за себя?
— Я спешу, Людмила Кузьминична.
— Ничего, милый, — Неверова пристально посмотрела на Сергея, словно видела впервые. Сначала он улыбался, думал о том, чтобы быстрее уйти от нее, затем забеспокоился, не в состоянии выдержать ее взгляда.
Шел снег. От усиливающейся белизны, казалось, отступала темнота, словно еще был день, хотя вечер уже властно входил в свои права.
— Что же ты, идол проклятущий, с Катериной-то делаешь, а? — спросила, наконец, Людмила Кузьминична, устав испытывать Сергея молчанием.
Он знал, о чем она будет говорить с ним, и был готов к ответу, однако ее бесцеремонность выбила его из колеи.
— Что я с ней делаю? Ничего.
— Не прикидывайся дурачком! — прикрикнула старуха. — Я тебя, голубчика, насквозь вижу. Слава богу, не один десяток лет прожила на белом свете.
— Честное слово!
— Вот мой тебе наказ, — не придала она никакого значения его оправданию. — Чтобы до Нового года помирился с нею. Ежели не помиришься, расскажу всем, какой ты есть. На всю жизнь запомнишь.
— Зачем же так, Людмила Кузьминична?..
— Ты меня знаешь. Я не люблю бросать слов на ветер… Мыслимо ли дело, — все больше расходилась Неверова, — так дурачить человека… Ты погоди. Знаю, что скажешь. Тебе жена нужна или вертихвостка? Господи, прости меня грешную… Она прогнала непутевого мужа не от легкой жизни. Сам, небось, ведаешь об этом? Сколько ей, горемычной, пришлось перенести. Глаза-то до сих пор красные. Выплакала все.
— Людмила Кузьминична…*
— Погоди. Я еще не все сказала. Какие вы невыдержанные все. В мое время молодежь слушала старших… Мучилась Катерина при Анатолии, теперь мается при тебе…
— Да при чем тут я?
— Молчи! Тебе, видно, наплевать на все… Таких, как она, еще поискать надо. Зачем мучишь ее и себя? Мыслимо ли такое? Вы не дети! Тебе, наверно, уже больше тридцати? Да и ей не семнадцать, поди.
— Она же не любит… — Голос Сергея дрогнул.
— Дурень ты неотесанный, — легонько толкнула Людмила Кузьминична Сергея в грудь. — Неужто очерствел в милиции? Когда же это случилось?
— Да не я очерствел, не я!
— Не перечь, коли говорю, — метнула Неверова грозный взгляд. — Отправляйся сейчас же прямо к ней. Нигде не задерживайся. Я проверю. Понял?
— Ага, — обрадованно ответил Сергей. — До свидания.
— Ты к ней, а не ко мне со своими свиданиями обращайся.
Старушка стояла, пока Сергей не скрылся, не замечая, как ее припорашивал снег.
2.
Нет, сегодня Сергей не пошел к Кате. Доложил о результатах обхода подполковнику и направился домой.
Дома, поужинав и немного поговорив со стариками, сел за учебник. Листая страницы, невольно вспомнил свои первые книги, детство, школу, мать.
Образ матери представлялся смутно, расплывчато. Слишком много времени прошло с тех пор, как они расстались. Был тогда первый, самый страшный год войны. Невиданной силы ураганом шел он по земле. В-этом урагане гибли старые и малые. Куда-то унес он и его мать.
Это случилось зимой, кажется, в январе. Мать прибежала домой бледная, растрепанная, крикнула с порога:
— Собирайся, Сереженька. Поедем к бабушке!
— К какой? — не понимая еще опасности, спросил Сережа. У него было Две бабушки. Одна жила где-то в Сибири, другая — в Средней Азии.
— К бабушке Александре. Скорее, сыночек!
Он заторопился. К бабушке Александре — это в Среднюю Азию. Далеко. Где-то на краю света. Когда отец был дома, он всегда с увлечением рассказывал о сказочной Средней Азии. Она казалась маленькому Сереже страной из книги «Тысяча и одна ночь».
— Вот и все! — остановилась мать посреди комнаты с чемоданами.
Сережа тоже остановился. Он был в шубе, валенках, новой шапке, которую купил отец, как уходил на фронт, в шерстяных вязаных рукавичках.
Мать смотрела куда-то в угол комнаты, бледная, постаревшая. Сережа даже удивился — она стала похожа на бабушку Александру.
— Мы возвратимся, мама?
— Домой? — словно очнулась она. — Да, да, сыночек, обязательно возвратимся! Погостим немного у бабушки и возвратимся…
— Тогда уже война кончится. Правда, мама?
— Правда, правда… Пойдем.
— Мы возвратимся и встретим папу. Да?
— Встретим, Сереженька…
Мать шагнула к нему и вдруг, словно подкошенная, рухнула на пол. Мальчик подскочил к ней, схватил за голову еще не окрепшими ручонками и взглянул в лицо:
— Мамочка!
Она с трудом открыла глаза:
— Ничего, сыночек, ничего, маленький. Все будет хорошо. Бабушка так нас любит.
До вокзала шли пешком. Трамваи не ходили, потому что не работала электростанция. Автобусы почти все были направлены на фронт.
Мать несколько раз останавливалась, присаживалась на чемоданы и глядела в ту сторону, где остался дом. По ее щекам текли слезы. Она не вытирала их и повторяла беспрерывно:
— Ничего, сыночек, ничего. Все будет хорошо. Бабушка любит нас. Она очень нас любит.
Сережа не знал, почему плакала мать. Потом спустя несколько лет ему случайно стало известно, что в этот день мать получила с фронта похоронную. Не сказала она сыну об этой тяжелой утрате, не захотела бередить его душу.
Вокзал гудел разноголосо. Повсюду были люди. Они спешили куда-то, нагруженные узлами, чемоданами, кошелками. Все с каким-то непонятным для него испугом поглядывали вверх, где что-то надсадно гудело, будто небо раскалывалось на огромные куски.
Мать протискалась с Сережей к одинокому дереву, стоявшему недалеко от здания вокзала, сложила вещи в кучу.
— Посиди здесь. Я сейчас вернусь, — сказала она и ушла куда-то в толпу.
Гул вверху усилился. Из-за туч вынырнули самолеты и, развернувшись, пошли вниз.
Что было дальше — он смутно представлял. Все исчезло за клубами дыма и пламени, за страшными беспорядочными взрывами, длившимися, казалось, вечность. Даже теперь, через двадцать два года, он видит все это и слышит, и все еще ждет чего-то. Думается, вот-вот откроется дверь и войдет она, мать, его мать, и скажет ласково: «Сереженька, сыночек дорогой. Как же долго я тебя не видела!» Он знает, что этому никогда не бывать и все-таки верит в чудо. Верит, потому что не один он разыскивает ее. Помогает ему секретарь горкома Ядгаров. Давно помогает.
Впервые они встретились в сорок четвертом году. Тогда он, Сергей Голиков, и Лазиз Шаикрамов «гастролировали» по республике. Нравилась бездомным «бродягам» эта дорожная жизнь. Хотя, откровенно говоря, она почти никогда не приносила мальчишкам радости. Вечно нужно было думать о куске хлеба, о ночлеге, об одежде.
Ядгаров встретил друзей на базаре, в Янгиюле. Они как раз пытались взять «в долг» лепешку у одной торговки. Ох, как она кричала тогда I За версту было слышно.
