Как услыхал это герцог да как узнал, что хочется его барышне-герцогине всего-навсего лепешек, обрадовался он и стал скликать со всей окрестности умелых стряпух. «Готовьте скорее для моей жены лепешки, да поживее!»

И началась стряпня, да только все напрасно: женщины эти даже не знали, жарят цыганские скребки или пекут. Стали они угощать барышню-герцогиню всякой всячиной — и жареным, и печеным. Но барышня-герцогиня только грустно качала головой:

— Не то, все не то.

Наконец герцогу надоела эта бесконечная суета, и он разогнал всех стряпух, боясь, как бы его ненаглядная женушка, чего доброго, не захворала от вида и запаха всех этих блюд. Он еще сильней любил ее теперь, ведь она собиралась родить ему ребенка.

В конце концов барышня-герцогиня сказала своему мужу:

— Позвольте мне самой приготовить лепешки так, как при мне их делала мать. Они такие вкусные, что тот, кто отведает их хоть раз, больше ничего в жизни не захочет. Вот посмотрите, вы без стеснения сможете угостить этими лепешками и ваших друзей вельмож.

Герцог тут же решил проверить, правду ли говорит его жена. Он тайком снова созвал господ со всей окрестности, а барышне-герцогине велел заняться стряпней, коли ей уж так этого хочется. Разве мог этот бедняга думать, что его жена, даже став женою герцога, все равно останется цыганкой!

Ну так вот, на другой день Мирикло засучила рукава своего белоснежного кисейного платья и стала разводить посреди герцогского двора костер. То присядет у огня, то встанет, наконец подошла она к герцогу и жалуется, неудобно, мол, ей работать в таком дорогом наряде, хочется переодеться в свое старое девичье платье. «Хорошо, — подумал герцог, — тем лучше, пусть мои гости удивятся». А барышня-герцогиня надела свое прежнее платье и стала подбрасывать сучья в костер. До тех пор она подкладывала сучья, пока угли не стали красными. Тогда она приготовила из теста круглые лепешки и стала кидать их на уголья. Бросит лепешку, подождет немного. Перевернет лепешку и опять подождет. А когда лепешки испекутся, ловко выхватывает их из огня, а на их место кидает другие. Тем временем с готовых лепешек она аккуратненько соскребала гарь. Разломила она одну лепешку и протянула своему мужу.

Пока лепешки пеклись, господа подошли к костру и окружили его. Мирикло никого не обошла: каждому дала по лепешке. Дивятся гости: откуда, мол, взялась эта проворная хорошенькая цыганочка. Они, конечно, не узнали ее в старом платье.

Уплетают господа за обе щеки пышные лепешки, и герцог среди них. Ест он да посмеивается, слушая, что гости говорят:

— Ай да красоточка цыганка! Я бы охотно забрал ее к себе, чтобы стряпала и для меня, только как бы моя жена, эта старая кикимора, не переломила мне за это хребет.

Герцог решил: пускай гости вдоволь наговорятся, а тогда он им скажет: «Приглядитесь-ка к этой стряпухе», — и пошлет ее переодеться в герцогское платье.

Все бы вышло, как он задумал, да только не тут-то было.

— Поглядите-ка, да получше, на эту цыганочку: неужто не узнаете ее? Ведь это же моя милая женушка, крошка Мирикло.

Господа повернулись к костру, но там ее уже не было.

— Погодите немного, она придет сейчас, только снимет с себя отрепья, — сказал герцог.

Тем временем открыли бочонок, и стали господа наполнять чары: лепешки пить просили. Герцог спохватился только тогда, когда бочонок был осушен до дна.

— Куда же пропала Мирикло?

Герцог послал за женою слуг, но те вернулись ни с чем. Не на шутку испугался тут герцог и бросился на розыски. А Мирикло нет ни в замке, ни на дворе!

Тут и слуги, и господа, те, что помоложе, сели на коней. До самого утра искали. Обшарили всю окрестность, и дальние леса, и густые заросли — все напрасно. Так и не нашли Мирикло.

Быть может, где-нибудь в дальнем задунайском краю, в шатре своего отца-вайды, родила она сыночка герцогской крови. А может, сбылась сказка ее старой матери.