Петух, петух поет, разрывая сердце. Вот и день. О земля! О возлюбленная!
Он гасит лампаду и прислушивается.
Я слышу колокол: раз, два, три, четыре, пять! Час монаха.
И я слышу трубу: тра–ра! тра–ра–ра! Час солдата.
Он направляется к выходу на улицу; внезапно на пороге возникает фигура, закутанная в темный плащ.
НЕЗНАКОМЕЦ
Остановись.
ДОН МИГЕЛЬ
Я не знаю этого человека, да и дверь закрыта. Он не мог перелезть через стену.
НЕЗНАКОМЕЦ
Ты встал раньше обычного, Маньяра, ты зажег слабую лампаду и ты молился. А теперь ты хочешь нанести последние штрихи на твое творение.
ДОН МИГЕЛЬ
Нет сомнений, я все еще грежу. Однако я узнаю этот голос и припоминаю слова. Это было очень давно. Где же я мог слышать это? Однако мы теряем время. Вперед, старое сердце, смелее. И вы, мои старые ноги, вперед!
НЕЗНАКОМЕЦ
Остановись.
Игра затянулась. Всему свое время. Мы не пойдем разносить хлеб маленьким детям и новую миску Пабло Пересу, нашему замечательному слепому скрипачу. Всему свое время, Маньяра. Время — молодости, время — старости. Потом приходит смерть. Так говорит Дух Земли.
ДОН МИГЕЛЬ
Пелена застилает мне взор, ноги уходят в песок, внутри все сжимается, тревога берет за горло.
ДУХ
Я Дух Земли. Берегись. У тебя на устах имя призрака. Но я есмь. Я существую на самом деле, благодаря сердцу и разуму Человека. Взгляни на меня. Я обрел мою истинную форму. Вот Господин, вот Принц Земных Царств. Узнай меня.
Он приоткрывает свой плащ.
ДОН МИГЕЛЬ
О! ужасное лицо! О! печальное лицо!
Я есмь сущий. Я сердце земли. Все остальное — насмешка. Как ловкий вор заключает в свои объятья растерявшуюся проститутку, так я прижимаю горячую землю к моей груди.
Послушай, как земля, брюхатая девка, смеется над вами, охотниками за призраками, пустыми погремушками Справедливости. Послушай, послушай, что шепчет она, возлюбленная, в мохнатое ухо:
«Что знают они обо мне, эти скопцы? Я заставлю их дорого заплатить за радость вдыхать мой запах. Ты, ты мой любовник и мой господин! Проклятие срывается с твоих уст, моя голова чувствует жар твоей руки, покрытой шевелящимися волосами. Я рожу тебе прекрасных детей, которые будут любить таинственное золото и испарения крови. Я сделаю их лбы столь же низкими, как твой лоб, моя любовь, их руки огромными, рты широкими и сластолюбивыми, любовь моя; а их лица будут горячими и бледными, как молния. И с первого же дня они будут искать радость в страданиях детей».
— Так говорит Земля своему Господину, своему возлюбленному.
«Мы сделаем нашему дитяти алое ложе и две ее груди будут манить прохожего, как городские фонтаны, как не запечатанные источники. И наша дочь будет прекрасна, как треснувший гранат, упавший под тяжестью своего веса. И с молоком на губах она пролепечет: «Любовь не может быть грехом». И вот! твоя царская печать проступит на ее челе, хранящем поцелуи огня, который проходит и забывает. Ее язык будет как голова танцующей рептилии, и тень часов наслаждения запечатлеется на циферблате ее лица. И однажды ее лицо станет похожим на брюхо. Тогда ты накроешь ее твоим плащом и сделаешь ей много детей».
— Так говорит Земля своему Господину, своему возлюбленному.
«Сыновья будут одеты в железо, дочери — сверкать благоуханием. И золото будет звенеть за столами. И чрева будут предлагаться тому, кто назовет наибольшую цену. Всякий имеющий нежное сердце, встретившись с моим взглядом, уподобится испуганному насекомому, забившемуся в расселину между камней. Он посмотрит на свою мать и скажет: «я чую измену, не оттого ли, что здесь лицо старухи, лающей на луну? И он погрузится в сон, не смея положить голову на грудь своей жены, ибо здесь пройдет измена. Напрасно будут они смеяться! Измена навевает отравленные сны! И человек позовет свою дочь, девицу, и, взглянув на ее рот, поникнет головой».
— Так говорит Земля своему Господину, своему возлюбленному.
«И человек доверит свое наследство мокрицам развалин, крапивным корням, в том месте, куда не приходит его брат с горящими глазами. И на всех устах будет ложь, и тайное желание смерти во всех сердцах. Самый сильный и самый ненасытный из наших детей станет царем, а самый слабый и самый лукавый — священником. И они протянут друг другу руки и будут смеяться исподтишка. И на Горе Искушений раз в году ты будешь раздувать тайный огонь, преодолевая вопли вулкана; и тот, кто должен плавать, будет ходить по земле, как лесной зверь; а тот, кто должен ползать, взовьется, как огонь. И настенный червь раскроет нам тайные помыслы человека».
— Так говорит Земля Принцу Земных Царств.
— Пойдем же, Маньяра, поднимайся: ты хорошо знаешь, что принадлежишь мне.
Разве ты не отдал мне лучшее, что есть в тебе, поэзию твоей молодости?
ДОН МИГЕЛЬ
Воздевая руки к небу.
Пришлец аз есмь на земли, не скрый от мене заповеди Твоя.
(Пс 118, 19)
Да не отступиши от мене, яко скорбь близ, яко несть помогаяй.
(Пс 21, 12)
Прильпе земли душа моя, живи мя по словеси Твоему.
(Пс 118, 25)
Благости и наказанию, и разуму научи мя, яко заповедем Твоим веровах.
(Пс 118, 66)
Вонми молению моему, яко смирихся зело.
(Пс 141, 7)
Изведи из темницы душу мою.
(Пс 141, 8)
Видение исчезает
ДУХ НЕБА
Мигель! Мигель!
ДОН МИГЕЛЬ
Я здесь.
Очень долгое молчание. Ящерица приползла погреться на камне рядом с телом умершего.
Медленно открывается маленькая монастырская дверь.
Входит брат садовник — это первый монах из пятой картины. Он сильно постарел и одряхлел. Он идет маленькими шажками, не отрывая глаз от земли. Дойдя до тела Мигеля, он останавливается, не проявляя ни малейшего удивления.
БРАТ САДОВНИК
Брат Мигель, вы спите?
Он слегка касается его. Молчание. Он произносит короткую молитву и большим крестным знамением осеняет четыре стороны света.
Теперь я один.
Теперь я один среди живых, словно голая ветвь, сухой звук которой внушает страх вечернему ветру.
Но сердце мое радостно, как гнездо, хранящее память, и как земля, полная надежд под снегом. Оттого, что я знаю, что все вещи находятся там, где должны быть, и идут туда, куда должны: в место, предписанное мудростью, которая (хвала Небесам!) не наша мудрость.
Он долго смотрит на спокойное лицо Мигеля.
Вот брат твой, Магдалина.
Вот брат твой, Тереза.
Слава Христу. Аминь.
