Уже стемнело, когда я со своим коноводом возвращался домой. Чувствуя приближение к дому, кони просили повода.

Генерал Шкуро приехал к Кононову не только для того, чтобы участвовать в торжествах последнего, отнюдь — нет.

Он, прежде всего, приехал поделиться радостными вестями, с которыми он «летел», а не ехал. Вечером на квартире у Кононова, наедине с ним, он с восторгом и радостью рассказывал о встрече с Власовым, у которого он смог побывать, и с которым много и долго говорил.

Шкуро сказал, что Власов пребывает в полной уверенности, что политика Гитлера бесповоротно ведет Германию к неизбежной катастрофе, и что немцы в поисках своего спасения вынуждены будут дать возможность развернуть Освободительное Движение Народов России — и в большом размахе. Нужно только быть готовыми к этому моменту; нужно только сколотить вооруженные силы, достаточные хотя бы только, для первого массивного удара.

Рассказывал он и о окружении Власова: о генералах Трухине, Малышкине, Жиленкове и других, с которыми познакомился, — как о твердых волей и весьма умных талантливых людях.

Говорил Шкуро и о том, что делу уже дан ход и уже существует школа власовских пропагандистов, что уже куются офицерские кадры Русской Освободительной армии; что Власов передает пламенный привет Кононову и просит его не падать духом и быть на чеку.

Ген. Шкуро, как всегда, с характерной ему темпераментностью и резкостью, рассказывал Кононову о впечатлении произведенном на него Власовым:

«Это великан, русский богатырь, против которого не устоит никакой противник» — с уверенностью заявил ген. Шкуро.

Он сказал также, что в Германии ходят зловещие слухи — будто бы ген. Краснов недоброжелательно относится к Власову и не склонен быть в подчинении «большевистского генерала», но он этому не верит и будет стараться встретиться с ген. Красновым и выяснить точку зрения последнего.

Шкуро сказал еще, что Донской атаман ген. Татаркин тоже взволнован этими слухами, но и он, если эти слухи соответствую действительности, приложит все усилия, чтобы направить «деда» на правильный путь.

«Немцев нужно изжить из казачьих рядов, вырвать из их рук казаков во что бы то ни стало!» — нервно ходя по комнате, говорил Андрей Григорьевич.

«Иван, я знаю, ты не приостановишься ни перед чем и, когда придет время, выполнишь эту задачу, Николай Лазаревич (полковник Кулаков) тебе в этом первый помощник. Действуй, надейся и жди!» — сказал ген. Шкуро.

Обнадежив Кононова, он «полетел» снова в Германию к Краснову, в Толмецо — к Доманову и к другим деятелям Освободительной борьбы.

В апреле 1944 года группа под-офицеров нашего полка была направлена в гор. Костайница на курсы инструкторов Химической службы. Я был назначен старшим этой группы. Около трех недель мы слушали лекции и смотрели фильмы, демонстрирующие правила химической защиты. Вернувшись в полк, все мы были назначены на должности инструкторов химической службы в своих сотнях и должны были проводить занятия по хим. защите. Мне пришлось всего несколько раз провести такие занятия. Казаки абсолютно не интересовались «какой-то химией» и слушая меня, пользовались случаем отдохнуть от боевой страды и засыпали. Сотня без конца вела разведку и участвовала в боевых операциях, и уж какая там «химия» могла лезть в головы смертельно уставших людей. В один из дней, проведя занятие с 1-м взводом, я пришел к Пащенко и доложил ему о проведенном занятии.

«Бросай, ты, эту химию к ядренной бабушке и принимай отделение управления сотни, нет времени у нас для болтовни! Воевать нужно!» — положив руки мне на плечи, сказал он и громко и беспечно, как это он часто делал, расхохотался.

И, действительно, занятия эти были, как и мне казалось, ни к чему, да и мне они порядком надоели. С радостью я поспешил исполнить приказание Пащенко.

30 мая 1944 г. наш командир дивизиона, майор П., назначенный командиром 9 каз. ген. Бакланова полка, сдал дивизион и отбыл. Дивизион принял, присланный из 5-го Терского полка, есаул Мачулин. Однако он не долго был на этой должности.

Вскоре мы вновь двинулись в поход в Словонию. В одной из операций в районе Словенска Пожега наш дивизион постигло несчастье. Продвигаясь по гористой местности, мы, очевидно, взяли неправильное направление и натолкнулись на 2-й дивизион нашего полка — в таком месте, где он, по нашему мнению, никак не мог находиться. Приняв его за противника, головная сотня открыла по ним огонь. Через секунду нам пришлось на своей шкуре испытать насколько хорошо казаки научились владеть огнестрельным оружием: 2-й дивизион, также приняв нас за противника, немедленно накрыл головную сотню минометным огнем. Я был послан в голову колонны дивизиона — узнать, в чем дело?

Прискакав с двумя казаками в голову, мы увидели печальную картину: прямо на дороге лежало целое отделение побитых казаков. Командир этого отделения, урядник Николай Кромсков, был жив, но ему оторвало ногу, 19-летний Кромсков был любимцем всего нашего полка. Он был лучшим плясуном в полку. Высокий, стройный, гибкий, с донским волнистым чубом, всегда с веселой заразительной улыбкой, никогда не унывавший он был таким же всегда и в бою. Я знал Кромскова хорошо. Мне не раз приходилось состязаться с ним в искусстве танцев, но не смотря на то что я имел хорошую школу, полученную в свое время в ансамбле песни и пляски, мне далеко было до этого рожденного, природного плясуна.

Увидев его окровавленного, с оторванной ниже колена ногой, я невольно отвернулся… Через некоторое время он пришел в сознание и стал улыбаться и даже пробовал шутить, но вскоре опять потерял сознание.

Получив сведения, я поскакал обратно. По дороге чуть не налетел на вывернувшуюся из-за горы машину командира полка.

«Много убито казаков, сыночек?» — спросил меня Кононов.

Я доложил, что целое минометное отделение 4-й тяжелой сотни, и еще несколько казаков из первой.

«Вот теперь я вижу, что вы хорошо научились стрелять», — горько усмехнувшись и зло сверкнув глазами, сказал Кононов.

Я знал, что Батько в такие минуты бывает очень страшным и жестоким.

«Ну и всыплет же он сегодня кому-то!» — прижав коня, подумал я.

Не знаю, был ли есаул Мачулин виновен в этой беде, но он был удален из полка.

Вообще же нужно сказать, что Кононов не терпел офицеров неудачников. Особенно он не терпел командиров-трусов. За малейшую проявленную трусость, он беспощадно гнал их из наших рядов. Помнится, однажды к нам в полк был прислан один майор (фамилию его к сожалению не помню). Последний прибыл в сопровождении своего адъютанта вахмистра Лора Кипанидзе (это было во время похода в Боснию).

В виду того, что в полку не было вакантной должности, Кононов оставил майора при штабе полка, как резервного офицера. В тяжелых боях в Боснии, под гор. Пернявор, наш полк, пробиваясь между гор, натолкнулся на особенно упорно оборонявшегося противника. Кононов подозвал этого майора и приказал ему взять один взвод из резерва, обойти титовцев и выбить их из сопки, с которой они засыпали нас минометным огнем.

У майора лицо исказилось от страха. Он, побледнев, стал дрожащими губами что-то невнятное говорить.

«Вон из полка… Чтоб вашей тут ноги не было… Вон!» — свирепо сверкнув глазами приказал Кононов.

В это время молодой офицер второй сотни, хорунжий Сколенко, подскочил к Кононову.

«Батько, разреши!» — с дерзкой смелостью смотря на Кононова, с горячим порывом спросил он.

«С Богом, сынок, с Богом, родной мой!» — ответил Кононов.

Через некоторое время мы, опрокинув заслоны противника, уже двигались дальше, а Сколенко привел пять связанных титовцев, не потеряв ни одного казака из своего взвода.

Офицеры неудачники и трусы, т. е. офицеры только по званию, но никак не по содержанию, у нас долго не задерживались и выгнанные вон из полка, обиженные считали, что Кононов — человек страшно жестокий к даже несправедливый. Во время войны они конечно, должны были молчать, но после нее уцелевшие из них повели чудовищную клевету на Кононова, показав в этом отношении в самом деле свои незадачливые таланты. Об этих «героях» я еще скажу ниже. А об офицерах же коновцах скажу с уверенностью, что все они — и умудренные годами и опытом Борисов и Пащенко, и весьма образованные Сидоров, Гончаров и Орлов, и интеллигентный Гюнтер, и простоватый Давыдов, и малограмотный Чебенев и все другие — все они, без исключения, были офицерами по содержанию. Прежде всего они были беззаветно храбрыми, талантливыми и исполнительными командирами. И офицерам, не обладавшим их качествами, не было места в наших рядах. Да и такие офицеры «понюхав», чем пахнет служба у «Батько», сами спешили покинуть ряды Кононовцев.