Ни писем, ни каких-либо других сведений о судьбе этих офицеров мы не имели, тем более, что полк перешел в наступление и связь с тылом прервалась.

В половине августа, когда полк достиг р. Буга, командир полка отправил меня в командировку в Штаб Главнокомандующего для скорейшего проведения представлений офицеров. Представления были приготовлены во время стоянки в Б. Маячках. Заехавши на несколько дней в Симферополь, так как я не воспользовался отпуском в свое время, я отправился в Таганрог в Штаб Главнокомандующего, предполагая, что там находится Военное Управление, куда я должен был явиться. К сожалению, сейчас не помню всех дат. Утром, прибывши в Таганрог, нашел Штаб, Управление Дежурного Генерала. Здесь от полк. Э. А. Ластовецкого (быв. моего начальника пулеметной команды в 16-м стрелковом Императора Александра 3-го полку) узнал, что я должен ехать в Ростов на Дону, где находится Военное Управление. Ждать нужно было до утра. В комендатуре получил указание, что переночевать могу на полуэтапе. На полуэтапе первым, кого я увидел, был кап. Орлов. Оба мы были рады встрече. Я был поражен, что встретил его здесь.

В помещении полуэтапа жила масса офицеров всевозможных частей. Помещение было казарменного типа, без особых удобств, спали на нарах. Получил место на нарах и я. Естественно, начались расспросы: Орлов спрашивал о полке, об однополчанах; я интересовался им и его сожителями. Его сожители, оказалось, в большинстве были офицеры, предназначенные, как и Орлов, для отправки в Сибирь. Уже около месяца жили они на полуэтапе, службы никакой не несли, слонялись по городу, ничего, не делая. Когда будет отправка к месту назначения, да и будет ли вообще, никто не знал. Из разговоров с офицерами, соседями Орлова и другими, выяснилось, что большинство, если не все, вызвавшиеся отправиться добровольцами в Сибирь, это обиженные или чем-либо недовольные: порядками ли в своих частях, или тем, что им пришлось увидеть в Добровольческой Армии, начальством и т. п. Настроение у большинства удрученное, они и в начатом наступлении на Москву не видели выхода из казавшегося тупика. Орлов рассказывал о безнадежности положения — тыл, мол, прогнил.

Утром на следующий день, под влиянием всего виденного и слышанного, в удрученном состоянии выехал я в Ростов-на-Дону. Явился в Военное Управление, сдал бумаги. Пробыл там только два дня, почувствовал высокую температуру и начало возвратного тифа. Не желая остаться больным в Ростове, с трудом по железной дороге добрался до Симферополя. В Симферополе, перенеся три тяжелых приступа, в конце сентября начал поправляться. В середине октября предполагал отправиться в полк, который в это время был под Вапняркой, в направлении на Жмеринку. Набираясь сил перед отъездом, каждый день до обеда я проводил в городском саду (на Лазаревской ул.), где встречался с нашими офицерами и знакомыми. На фронте в это время, как мы знали из газет, были успехи — в направлении на Москву 1-го октября был занят Орел и казалось, что вот-вот наши войска достигнут Москвы. Настроение у всех было приподнятое, и мало кто в те дни сомневался в успехе.

И вот в один из прекрасных октябрьских дней (в первой половине месяца), гуляя на бульваре, совершенно неожиданно я заметил в боковой аллее, гуляющим, кап. Орлова. Я был поражен, так как никак не мог предполагать, что могу встретить его в это время в Симферополе. Естественно, сразу же направился к нему, поздоровались, начались обоюдные вопросы — почему я здесь, почему он здесь. Сейчас, к сожалению, не помню, как он объяснил свое присутствие в Симферополе — самовольно или в отпуску. Он сказал, что отправка в Сибирь отложена, и неизвестно, будет или нет[1]. Затем мы перешли к общему положению на фронтах и к тому, что сулило будущее. Взгляды его на будущее, и даже весьма близкое, были более, чем пессимистичны. На мое возражение — как можно так думать об этом сейчас, когда наши войска продвигаются вперед и повсюду, как будто, успехи, когда занят Орел и т. п., - он ответил: «Это все ерунда, увидишь, как за несколько дней все покатится назад». Я пытался спорить, но он меня начал уверять, что то, что он видел в Таганроге и Ростове, т. е. в глубоком тылу, не предвещает ничего хорошего, и достигнутый успех превратится в катастрофу. Поговорили мы так с полчаса, и в конце разговора он, как всегда, заикаясь сказал мне: «Увидишь, будет обер-офицерская революция». Объясняя свои последние слова, он указал на засилье в тылу старых, неспособных к настоящей войне офицеров и на распущенность тыла. С некоторыми его аргументами трудно было спорить, но я обратил внимание на его настроение и последние слова, сказанные им. Распрощавшись, мы разошлись, чтобы больше никогда не увидеться. Я отправился на фронт, куда и прибыл в двадцатых числах октября, когда наш полк успешно продвигался на Жмеринку.

Полк продвигался вперед, была занята Жмеринка, Проскуров, мы были переброшены к Казатину. Казалось, что на фронте более или менее благополучно. Сведений с других фронтов поступало к нам очень мало, так что общая картина казалась благоприятной, не предвещавшей катастрофу.

В середине декабря, когда начала отступать Киевская группа войск, и мы почувствовали серьезность положения на фронте. Начали отходить и мы: Казатин, Липовец, Ильинцы, Бирзула, Балта, Голта, Нпколаевка, Петровка, Тирасполь и, наконец, «Бредовский поход», окончившийся 12 января 1920 г. на границе Польши. Полк со всеми остальными частями армии оказался в польских лагерях. Что происходило на других фронтах, мы не знали, но катастрофа была на лицо.

Что произошло и происходило на фронтах белой борьбы мы знали в лагерях очень и очень мало. Только в июне начали мы получать первые сведения с Юга России (из Крыма) и, между прочим, мы впервые услышали опять об Орлове. Сообщение, однако, не было утешительным. В русской газете «Варшавское слово» была помещена большая статья под заголовком «Обер-офицерская революция». В статье описывалось восстание кап. Орлова в Крыму. Прочтя заглавие и содержание статьи, я невольно вспомнил слова Орлова, сказанные мне при последней встрече с ним на бульваре в Симферополе в октябре 1919 года. Объяснялось в газете это восстание, как борьба рядового фронтового офицерства с высшим командным составом, творившим бесчинства в тылу армии, и сообщалось, между прочим, что Орлов повесил в Бахчисарае нескольких интендантов.

Стоило вспомнить пребывание кап. Орлова в полку, его командировку в Екатеринодар, отъезд в Таганрог для отправки в Сибирь, встречу с ним в Таганроге, встречу и разговор с ним в октябре в Симферополе и сопоставить все это — и содержание газетной статьи становилось яснее; зная же, приблизительно, характер Орлова, не приходилось особенно удивляться написанному.

Восстание Орлова, которое вошло в историю Белой Борьбы в Крыму под названием «обер-офицерская революция», «орловщина», «орловское движение», если судить по первому названию и по словам, сказанным мне в октябре 1919 г., было, очевидно, в мыслях Орлова уже в период его возвращения в Крым из Таганрога. Таганрог, очевидно, был последним поворотным пунктом в настроении и мыслях Орлова. Дон и Кубань не могли быть местом, где мысли Орлова могли быть проведены в действительность. Только Крым, где он легче мог ориентироваться, где его знали и где он был еще популярен, мог быть плацдармом для проведения в жизнь его мыслей. Имея беспокойный характер, он носился со своими мыслями. Не доставало подходящего окружения и подходящей обстановки.

И то и другое, однако, вскоре появилось; его мысли претворены были в действительность. Как судьба дала в руки Орлова возможность осуществления своих мыслей, как он их провел и чем это кончилось, будет предметом второй части этого повествования.

В. В. Альмендингер (Продолжение следует)

В конце октября 1919 годя положение на всех фронтах Вооруженных Сил Юга России стало ухудшаться. Красные перешли в наступление, наши армии начали отступать, и к середине декабря образовалось три группы: