Царица Гургендухт, окруженная свитой и княгинями, ждала царя в соборе. Все кругом радовались, лица всех сияли. Только одна царица была печальна. Торжественный праздник и доносящиеся снаружи ликующие крики были вызваны несчастьем, постигшим ее родного брата, ее родину. Как могла она радоваться, зная, что в эту минуту родина ее в тяжком горе?

Но как армянская царица она должна была, скрыв свою печаль, выйти к народу и не омрачать радости других. Царские обязанности брали верх над родственными чувствами: царица приказывала сестре забыть о несчастье брата и радоваться победе мужа и царя… Только тонкая женская душа могла скрыть такое горе под приветливой улыбкой.

После того как духовенство отслужило молебен в присутствии царя, спарапета, придворных и всех князей, царица подошла к царю и поздравила его с победой.

Царь, горячо любивший жену, прочтя в ее глазах печаль, сказал:

— Бог и святая церковь свидетели, что армянское войско поступило справедливо. Твой брат Бер угрожал моему престолу и нашей родине. Армянские воины защищали эти святыни.

— Тот, кто угрожает твоему престолу и родине, не может быть моим братом, — произнесла царица торжественно.

— И если бог накажет его, ты не должна убиваться, — добавил царь, — ибо он воздает должное.

От этих слов сердце царицы сжалось. Она поняла, что брату грозит какое-то новое несчастье, но в присутствии придворных, князей и княгинь не решалась спросить.

Подозвав к себе княгиню Гоар, она прошептала ей на ухо:

— Узнай от спарапета, где находится брат.

— Он здесь, в городе, — ответила Гоар.

— Я знаю, но куда его поместили?

— Говорят, что его отвели в храм святых Апостолов.

— В храм святых Апостолов? Зачем? — спросила испуганно царица.

— Не знаю.

— Спроси спарапета. Узнай, что они намереваются сделать с ним. Слова государя не предвещают ничего хорошего. Я боюсь, у меня сжимается сердце… Пойди, княгиня, узнай!.. Если они приняли какое-нибудь ужасное решение, нам надо помешать этому…

— Сейчас, моя повелительница, сейчас, — сказала княгиня и направилась к Гору.

Носилки царицы и знатных женщин уже удалялись от церкви, когда княгине наконец удалось увидеться со спарапетом.

— Князь, куда увели Бера и что с ним собираются делать? — спросила она у Марзпетуни.

— Зачем ты меня об этом спрашиваешь, дорогая княгиня?

— Я хочу знать…

— Мы его отправили в церковь святых Апостолов.

— Зачем?

— Чтобы он молился.

— Ты шутишь? — воскликнула княгиня.

— А ты?

— Я спрашиваю серьезно.

— И плохо делаешь. Ты должна знать, что князь Марзпетуни до сего дня ни одной женщине не говорил о своих намерениях… Ты можешь спросить меня только о совершившемся.

— Но…

— Что такое? Говори.

— Сама царица желает знать.

— Царица?.. О, ты этого могла не говорить… Я так и предчувствовал… Но раз ты сказала, я обязан ответить. Пойди и скажи царице, что на поле боя мы потеряли пятьсот храбрых воинов и ни одна сестра не пришла узнать, где ее брат и что с ним сделали.

Сказав это, спарапет отошел от княгини.

«Я это знал… Я предчувствовал… Мы не можем приказать сердцу сестры не страдать. Поторопимся же, чтобы женские чары и мольбы не испортили дела», — прошептал про себя спарапет, следуя за царем.

Что же происходило в церкви святых Апостолов?

За несколько дней до этого, когда войско еще стояло лагерем в Ардагане, царь собрал на совет князей, чтобы решить участь пленного Бера.

Некоторые из князей советовали казнить его, другие — заключить в темницу, а спарапет потребовал, чтобы его ослепили.

Царь, не желая причинять горя царице, стоял за заключение в тюрьму, и в то же время ему не хотелось отказывать спарапету, которому он стольким был обязан.

— Ослепление такой же грех, как убийство. Если я ослеплю Бера, то это преступление будет тяготеть над тобой. А я не хочу, чтобы это помешало тебе выполнить твое сокровенное желание.

— О чем ты говоришь? — спросил спарапет.

— Ты хотел освободиться от клятвы и вернуться в Гарни, в свой дом. Имей в виду, что после ослепления Бера католикос не освободит тебя от клятвы.

— Пусть я никогда не вернусь в свой дом, пусть мой прах не будет покоиться в родной земле, но родина избавится от лютого врага! — воскликнул Марзпетуни. — Если бы я был уверен, что, получив свободу, Бер оставит наши границы в покое, я бы первый просил о пощаде. Но он — змеиное отродье и не успокоится, пока его не раздавят. Неужели ты думаешь, что заключением в темницу ты избавишься от него? Нет темницы, двери которой не открыл бы подкуп, а низкие люди всегда найдутся. Этого человека надо взять в Карс, показать ему храм, над которым он хотел надругаться, и перед этим храмом ослепить, чтобы он и его близкие почувствовали силу армянской церкви. Это наказание жестокое, но если Каиаффа мог сказать про невинного Христа, что лучше, «если один человек умрет ради народа, но не погибнет весь род», — не будет ли справедливым применить эти слова к преступнику, который стал причиной гибели множества воинов? Сколько бедствий принес нашей стране отец его, князь Гурген! Мы надеялись с его смертью избавиться от постоянного врага на северных границах, но сын пошел по стопам отца… Бог предал его в наши руки. Если мы сейчас не ослепим его, он нарушит мир новыми войнами. Тогда нас проклянут народ и души тех воинов, которые пали по прихоти этого изверга…

На царя подействовали слова спарапета, и, не в силах больше противиться его требованию, тем более что и другие князья согласились с Марзпетуни, он обещал ослепить Бера.

Но спарапет, боясь, что царь по возвращении в Карс может уступить мольбам царицы, испросил разрешение наказать Бера сразу же по вступлении в город.

Вот почему Бера отвели в церковь св. Апостолов и все поспешили туда же.

Когда царь со своей свитой прибыл в новый собор, там уже собралась огромная толпа народа. Там был и Бер с пленными князьями. Их охраняли ванандцы, вооруженные копьями.

Царь избегал взгляда царицы, стремясь поскорее осуществить принятое решение. Сойдя с лошади, он подошел к Беру и, взяв его за руку, сказал:

— Иди же, осмотри церковь, которую ты собирался освятить по своему обычаю…

Он привел царя Бера в храм и, указывая на внутренность храма, сказал:

— Посмотри, как хорош он! Он выстроен на четыре крыла и разделен на двенадцать ниш. В каждой из них ты видишь лик одного из апостолов. Смотри на купол, как он красив! Он покоится на сводах, не поддерживаемых колоннами. Смотри на алтарь, как он высок! Смотри во все глаза, потому что ты никогда больше не увидишь этого.

Сказав это, царь вывел Бера и, показывая церковь снаружи, сказал:

— Видишь, храм уже готов, мы должны были освятить его, но ты нам помешал, потому что хотел освятить его по своему обычаю. Господь этого тебе не позволил, ибо он против злодеев. Но в освящении нашей церкви ты все же примешь участие. У нас в обычае перед освящением церкви приносить богу жертву. Вот этой жертвой будешь ты, чтобы хоть немного искупить свое преступление…

С этими словами он оставил Бера и, повернувшись к Марзпетуни, сказал:

— Спарапет! Вот человек, который был причиной гибели твоих пятисот воинов. Воздай ему должное!

Затем царь сел на коня и со свитой отъехал от церкви.

Спарапет подошел к Беру.

— Есть законы, о абхазский царь, — сказал он, — которые служат счастью и благоденствию народа. Презревших эти законы постигает небесная кара… Ты в своей жизни попрал немало таких законов и у многих отнял благо и счастье. И если сегодня тебя постигнет божья кара, проклинай не нас, а того, кто стал причиной твоего несчастья, — проклинай Бера, именовавшего себя «абхазским царем»…

Сказав это, он велел позвать главного палача.

Палач повел Бера в ближайшую темницу и там выколол ему глаза.

Когда царь Абас вернулся во дворец, царица, с трепетом ожидавшая его, вышла к нему навстречу.

— Где брат мой, преславный государь?