- Ой, да о чём вы говорите? - вступил в разговор второй доктор. – Посмотрите на неё - худая, бледная… Одним словом - рак. А если нужен вам окончательный диагноз, то везите свою бабушку в раковый корпус. Там разрежут, проверят и напишут официальную бумагу. Но кому нужны эти лишние мучения? Лучше забирайте поскорее, и пусть она умирает дома!

- Может быть лекарства какие-то нужны?" - не унимался я.

Но врач, будто школьный учитель тупому двоечнику, принялся мне объяснять, что не стоит тратить на Веру Ивановну деньги, что она всё равно умрёт и что... Но я больше не воспринимал его доводов, не мог спокойно слышать этот слегка гнусавый размеренный голос. Раздражение, злость и ненависть ко всем равнодушным, бездушным и самодовольным людям этого мира переполняли меня и выплеснулись, наконец, наружу. Расширенными, выкатившимися из орбит глазами я с ненавистью смотрел прямо перед собой, пока женщина-врач не изменилась в лице и не отвернулась. Сам не узнавая своего охрипшего страшного голоса, я с усилием выплюнул, выдохнул, выдавил из себя:

- Попрошу Вас, уважаемая, внимательнее отнестись к Вере Ивановне!

И, не чувствуя ног под собой от возбуждения, повернулся, вышел вон и хлопнул дверью.

Впоследствии оказалось, что моя выходка спасла Вере Ивановне жизнь. Одет я был в красивую новую кожанку. Точно такие тогда, в середине девяностых, носили новые русские - хозяева жизни, бандиты. Они не раз привозили в хирургическое отделение истекающих кровью братков. А по дороге, в машине, наставляя перепуганного до смерти хирурга, выдернутого, зачастую, прямо из постели, спокойно и доходчиво объясняли ему:

- Смотри, Айболит, если ты сделаешь своё дело как положено, то будет тебе счастье и деньги в придачу. Ну а если, не дай Бог, умрёт наш товарищ, то тогда и ты отправишься на тот свет вслед за ним, не взыщи!

Об этих бандитских выходках знали все - весь медперсонал до последней нянечки. Думаю, что врачи приняли меня за одного из братков и, опасаясь за свою жизнь, сделали всё возможное и невозможное, чтобы помочь моей любимой тёще.

Опомнился я только у койки Веры Ивановны. Посмотрел на неё оценивающим взглядом и подумал, что, действительно, выглядит она так, будто только что прибыла из Бухенвальда. Бедная женщина почти не вставала с койки. И я, чтобы хоть немного приободрить её, жену, да и себя тоже, негромко спросил:

- Как дела, Вера Ивановна?

- Дела - как сажа бела", - с вымученной улыбкой ответила она, и у меня защемило сердце...

Но через неделю, к нашему всеобщему удивлению, моя любимая тёща пошла на поправку. Она начала вставать с койки и, наконец, запросилась домой:

- Всё, надоело мне здесь. Я тут лежу, а в подвале кошки не кормлены.

Выходя из больницы, мы встретили лечащего врача-женщину, которая подошла ко мне и сказала, что у нашей Бабули перестал вырабатываться в организме витамин В-12. И теперь, всю оставшуюся жизнь, ей надо еженедельно делать уколы этого самого витамина.

Выписавшись из больницы, тёща моя жила ещё долго - целых десять лет. Кормила кошек, воспитывала внуков, варила обеды, помогала соседям деньгами, вещами, всем, чем только могла. И сделала много хороших и нужных дел. А если встречались на её пути недобрые люди вроде тех, что обманом выманили у старухи удостоверение ветерана труда, она, никому ничего не говоря, уходила в подвал к своим кошкам, и только они видели, быть может, её горькие слёзы.

Помню, что когда через десять лет после описанных событий Вера Ивановна лежала без памяти на своей кровати, а кошки в кои веки были снова не кормлены, я подошёл к ней и спросил, совсем не надеясь на ответ:

- Как дела, Вера Ивановна?

И она даже не сказала, а только еле слышно выдохнула:

- Как сажа бела...

Так ушла из жизни эта мужественная женщина, пережившая суровые годы войны, послевоенную разруху, многих правителей с их грандиозными планами и невыполненными обещаниями, но не утратившая, несмотря ни на что, своего природного оптимизма, веры в светлое будущее. Она воспитала детей и внуков добрыми, честными, трудолюбивыми, готовыми к любым невзгодам и испытаниям.

С её смертью лично для меня закончилась, ушла навсегда эпоха неисправимых романтиков, и началась новая эра циничных прагматиков или прагматичных циников – как угодно. Но всё-таки жаль, что дети и внуки людей ушедшей эпохи, в большинстве своём, так и не смогли сохранить, удержать, воспитать в себе душевные качества, присущие нашим предкам, жившим в послевоенное непростое время. И это обидно.