А я был озадачен его фанфаронством. Это было так непохоже на живых марсиан. Я уже встречался с ними, и все они, как на подбор, были добрые, скромные люди.

А уродец уже давно не слушал, что о нем говорят. Он смотрел на игрушечного человека, на котором не было ничего, кроме майки, трусиков и толстых кожаных варежек.

— Вы, наверное, замерзли, — сказал ему Отважун. — Знаете что, я отдам вам свою одежду. А сам уж как-нибудь обойдусь. Ну, может, поболею гриппом разок-другой.

— Спасибо, — сказал человек в кожаных варежках и улыбнулся. — Что касается меня, так я для того и создан, чтобы ходить в майке и трусах. Я — боксер, понимаете? А вы, видать, и вправду очень добры.

— А разве кто-нибудь в этом сомневался? — удивился уродец.

— Что вы, — смущенно сказал боксер. — В то, что вы добрый, веселый, мы поверили сразу.

Все игрушки закивали, подтверждая его слова.

— Веселым и добрым может быть каждый, — сказал медведь, — даже последний урод. А вот смелым…

Но договорить ему не дал истошный крик, донесшийся из угла, где стояли аквариумы. Там барахтался в воде кит, сделанный из картона. Вокруг него собрались цветные рыбки, задумчиво смотрели на кита, точно гадали, откуда взялся такой нелепый кит.

— Ой, он сейчас размокнет! — воскликнула Катя. (Вот эта самая Катя, которая отдыхает на коленях у Лены, пояснил Базиль Тихонович.) И игрушки в ужасе закрыли руками глаза. Я было решил пренебречь осторожностью и броситься на помощь киту, но меня опередил уродец. Он молниеносно взобрался на пальму, стоявшую в кадке, пробежал по тонкому и узкому листу и с разбегу нырнул в аквариум.

Рыбки шарахнулись в стороны, а уродец схватил кита за хвост и вытащил на борт аквариума.

Вскоре кит сушился на пальме, а уродец отжимал свой промокший костюм. Купание не прошло для него даром. Вода заметно размыла краски на его лице и костюмчике.

Игрушки окружили уродца, осыпая его возгласами восхищения:

— Ой, какой ты веселый, Отважун!

— Какой ты добрый!

— Ты и в самом деле смелый, Отважун!

А уродец осматривал свой пострадавший костюм и расстроенно приговаривал:

— Ах, мой бедный костюмчик! Теперь я и вовсе буду смешным. Ах, мой костюмчик!

К нему подошла стюардесса, взяла его за руку и ласково сказала:

— Не расстраивайся, Отважун! Ты все равно красивый, даже очень красивый. Только ты еще не понимаешь этого сам. И другие не понимают.

— Это почему же не понимают? — обиделся медведь. — Мы прекрасно все понимаем. Он веселый — раз. — И медведь за неимением собственных пальцев осторожно загнул палец на руке у Кати. — Он добрый — два! И три — смелый! А веселыми, добрыми и смелыми могут быть только красивые. Значит, Отважун — истинный красавец! — закончил он неуверенно.

Игрушки закивали, подтверждая его слова, но по виду их можно было понять, что они запутались тоже.

Только один марсианин не принимал никакого участия в чествовании героя. Он, надувшись, стоял поодаль, чуть ли не у моей ноги, и бормотал сердито:

— Я вижу, стюардесса совсем влюбилась в этого уродца. Но все равно он не получит ее. Она должна стать моей женой, потому что я — марсианин! И мне даже отведено место на витрине!

Я сразу понял, ребята, что в магазине игрушек назревают грозные события.

Но к этому времени ремонт подошел к концу, и первым среди игрушек спохватился боцман. Он посвистел в свою дудку и крикнул:

— Внимание, сейчас слесарь придет в себя! Все по местам!

Тотчас игрушки-ветераны разбежались по своим полкам, а новички пожарники попрыгали в свои коробки. Посреди магазина остались стюардесса и уродец. Они стояли, взявшись за руки. У них не хватало сил расстаться.

А мне предстояло сделать последний оборот гаечного ключа. Я помедлил, предупредительно кашлянул.

— Мне пора, и тебе тоже, — сказала стюардесса со вздохом и отняла свою руку.

— Не бойся, не уходи. В случае чего я тебя защищу, — сказал Отважун.

К нему вернулась его прежняя самоуверенность.

— Я никого не боюсь. Не забывай, что мы — стюардессы — летаем на самолетах, — возразила девушка, рассмеявшись. — Просто нас не должны видеть люди, когда мы живые.

— Почему мы должны это скрывать? Объясни. Я ведь только что родился на фабрике и еще не знаю правил, — сказал уродец.

— Если люди узнают, что мы живые, они будут стесняться с нами играть. И останутся без игрушек, — пояснила стюардесса.

Я кашлянул в последний раз и взялся за ключ. Стюардесса поцеловала уродца в лоб и побежала к своей полке. На полпути она остановилась и спросила:

— Отважун! Если со мной что-нибудь случится, ты найдешь меня?

— Ты же знаешь, мне все нипочем. Если тебя продадут или просто похитят, я переверну весь город! — крикнул уродец.

Ох и потрепал он мои нервы! Мое время уже истекло, а он шел не спеша, с достоинством, бросая по сторонам вызывающие взгляды. Наконец он добрался до места, где лежал новый товар, и предводитель пожарников помог ему влезть в свою коробку.

Я довернул гайку до последнего оборота и выпрямился. В магазине стояла тишина. Игрушки покоились на полках. Я подумал, а не померещились ли мне ожившие куклы? Может, все это было во сне? Но я тут же отбросил такое предположение. Чтобы слесарь-водопроводчик уснул во время работы, да такое не может быть!

Я не выдержал, зашел за прилавок и бережно взял в руки стюардессу. Она и сейчас была строга и красива. И элегантна, как положено стюардессе. Только вот пилотка ее слегка сбилась к темени. Девушка еле успела на место, а на то, чтобы поправить головной убор, у нее уже не хватило времени.

Я сдвинул пилотку так, чтобы она сидела как положено на белокурой головке стюардессы, и тут мне показалось, будто в застывших глазах куклы что-то мелькнуло. Я подождал, но лицо ее оставалось по-прежнему неподвижным.

Я вернул куклу на полку, собрал инструменты и вышел из торгового зала.

Сторож дремал в кабинете директора, сидя в кресле за письменным столом. Перед ним лежал не кто иной, как игрушечный марсианин. Он, наверное, выскользнул из зала во время суеты, в тот момент, когда боцман поднял тревогу и игрушки все разом бросились по своим местам.

«Странно, — подумал я. — Какое отношение к сторожу имеет этот игрушечный негодник?» Сторож почувствовал мое присутствие и открыл глаза.

— Сейчас, сейчас, — сказал он, поднимаясь. Его взгляд упал на игрушку. Сторож потер лоб, стараясь что-то вспомнить, потом пожал плечами, вышел со мной в коридор и открыл дверь служебного хода.

— Это вы, значит, у нас работали? — сказал сторож. — А я вас сразу и не признал. Память совсем никудышная стала. Если не запишу, ни за что не запомню.

Я тоже узнал его. Он жил где-то по соседству со мной и каждое утро гулял по улице с маленькой внучкой. Девочка то и дело капризничала, кричала на всю улицу:

— Дедушка, хочу новую куклу! Новую куклу!

— Но у тебя и так много кукол. Куда тебе еще! — говорил ей старик.

— А я хочу самую добрую куклу! Купи мне куклу, и все! — не унималась девочка и топала ножками.

Тогда дед, стыдясь, уводил внучку с улицы, а она упиралась, висла на его руке и кричала:

— Куклу! Куклу! Куклу!

— Вот, например, подремал только что, — продолжал сторож, — подремал, значит, открыл глаза, а передо мной на столе кукла. Когда я взял ее, убей, не скажу. А ведь не простая кукла — стоит на витрине, — сказал он, оправдываясь.

«А не ловкий ли это ход? — пронеслось в моей голове. — Он понял, что я уже видел марсианина у него на столе, и теперь пытается свалить все на свою плохую память».

Я пристально взглянул на его морщинистое бородатое лицо, но оно излучало такое добродушие, что мне ничего не оставалось, как только отбросить даже малейшее предположение о его сговоре с марсианином.

И все же, вернувшись домой, я не мог отделаться от уверенности в том, что славным куклам — стюардессе и уродцу — угрожает опасность. Марсианин зачем-то проник на стол директора. Неужто он начал приводить в действие свою угрозу? Эта мысль тревожила меня весь следующий день, и к вечеру в моей душе родилось твердое решение отправиться в магазин и предупредить уродца.