- В смысле, ОМОН, - напряженно продолжил Даниль, глядя в землю. – Ну ни хрена себе тварь!.. там же только трое живых было, остальные… Это ж он все, все из свободных частиц слепил… сам, для себя, марионеток… Координатор… ну ни хрена же себе… Ящер – гений!..

Шаман почти завороженно слушал монолог Сергиевского; ему слегка неуютно стало от того, что блистательный аспирант вдруг скрючился и понес чушь, но даже в чуши этой чудился теперь высший смысл. На последней сентенции, о гениальности некоего ящера, глаза Даниля загорелись искренним восторгом, и он, наконец, распрямился.

- Й-ястреб, - пробормотал он со смешком, прищурившись на дорогу, туда, где только что стоял черный, массивный как танк внедорожник. – Дятел ты, а не ястреб… Птичка-то без мозгов… Он так и не понял, в какой я весовой категории… Со мной разбираться придет биг босс… и сожрет меня вместе с ботинками.

Тут Даниль помрачнел и нахмурился.

- А может, и не придет, - заключил он. – Напустит на меня какого-нибудь... адского суслика...

И Ксе, наконец, увидел, что его трясет. Руки Даниля вздрагивали, пальцы судорожно впивались в ладони, кажется, он и на ногах-то стоял нетвердо. Мнилось, что человек, способный развернуть Великого Пса, должен ни перед чем не знать страха, но, похоже, Сергиевский просто не успел испугаться вовремя, а теперь понял, что сделал, и сам был от того в шоке. «И ничем он на Лью не похож, - подумалось Ксе. – Лья – умный, он в такие игры не играет…» Шаман слабо усмехнулся, чувствуя, как в нем зарождается симпатия к бестолковому аспиранту.

- Суслик, сука, личность!.. – в некотором ужасе вспоминал Даниль. Ксе понял, что говорить сам с собой и цитировать фольклор Сергиевский способен еще долго, и решился его прервать.

- Даниль, - окликнул он.

- Суслик… да… ф-фух… чего? – обернулся, наконец, тот.

- Даниль, - как мог серьезно спросил Ксе, хотя вид аспиранта против воли его смешил: отфыркивающийся Даниль выглядел точь-в-точь как Винни-Пух, рухнувший с Дуба. – Что это было?

- А с другой стороны, что он мне сделает?.. – не удержался тот от последней мысли вслух и уже нормальным голосом ответил: - Это адские креатуры моего научника. И не надо на меня так смотреть. Я сам чуть в штаны не напустил.

«Оно и видно», - явственно отразилось на лице Менгра-Ргета, а потом жрец переглянулся с Ансой, и лица их осветились улыбками.

- И что? – жадно спросил Жень. – Это те системы, про которые ты говорил? Ты их прогнал? Ты сильнее, да? Они сильнее Неботца, там сам Пес был, а ты сильнее их?

- Если слон на кита налезет, кто кого поборет? – фыркнул Даниль, и Ксе подумал, что кладезь цитат в его голове определенно глубок и преизобилен. – Я же говорю – это креатуры моего научника. А я его аспирант. Вот и думай.

- Это Ящера, что ли? – проницательно уточнил Менгра.

- Эрика Юрьевича Лаунхоффера, - с налетом усталости сказал Сергиевский, и лицо его приняло обычное, лениво-спокойное выражение. – Ящер – это кличка…

Ветер стих, и успокоился шум в кронах; замерли серебристые травы, клонясь к белопесчаной окантовке дороги. Менгра прошел к своей машине, зажег фары: электрический свет теплой желтизной испятнал темный асфальт. Донеслось убаюкивающее гудение проводов, зыбкое и далекое. Последние отблески заката истаяли, скрылись за горизонтом, и наступила ночь – холодная звездная ночь середины осени.

Ксе сидел и разглядывал фотографии.

Это, конечно, было со стороны божонка наглостью – немедля после чудесного спасения подобраться к Данилю и вкрадчиво сказать: «Даниль Игоревич, а… можно вас попросить?» Но момент Жень угадал: ошалевший от собственного поступка аспирант поднял руки и ответил: «Сдаюсь. Раз уж я подписался – юзайте. Пока я добрый». Лицо у пацаненка сделалось хитрое-хитрое.

Как на фотографиях.

На всех, что были сделаны на улице, почему-то сияло солнце – может, семейство выбирало для прогулок солнечные дни, а может, боги просто-напросто просили дальних стихийных родичей о хорошей погоде. Шаман решил, что понял, почему Жень отращивал длинные кудри – им с сестрой, кажется, нравилось быть неразличимо похожими друг на друга. Лет в восемь-десять, когда божонок еще не успел обзавестись могучим разворотом плеч и мускулатурой атлета, различить их можно было только на фотографиях с морем и пляжем, а на остальных они выглядели сущими клонами друг дружки – смешливые, голубоглазые, светлолицые дети, в джинсах и растянутых майках, в подобии солдатского камуфляжа… Ксе пришло в голову, что они удались необыкновенно похожими на отца. Лет через десять-пятнадцать Жень станет таким, как этот спокойный суровый мужчина с улыбкой в глубине прищуренных глаз, который на фотографиях катал на плечах дочку, выглядывал из танка или смиренно позволял закапывать себя в песок.

Обычный семейный фотоальбом. Разве что непривычно часто на снимках появлялось оружие – не игрушечное, настоящее; руки детей оттягивали слишком тяжелые для них автоматы, пистолеты, мачете, боккэны для занятий кэн-до, катаны… «Ага, - улыбнулся Ксе, - так я и думал». Танки и армейские мотоциклы там тоже были, а пляж означал близость Черноморского флота.

Следующее фото заставило сердце Ксе дрогнуть. Со снимка новогоднего застолья, сделанного, похоже, самим Женем – его в кадре не было – смотрела невероятной красоты женщина.

- Это теть-Лена, - наконец, подал голос Жень; он молча разглядывал через плечо Ксе свои, добытые, наконец, фотографии.

Там, в кадре, богиня смотрела в камеру, чуть улыбаясь маленькому фотографу; глаза ее лучились, и легкомысленная корона из елочной гирлянды отбрасывала алмазные блики, как настоящая. Кажется, старшая богиня красоты была наряжена Снегурочкой, или так казалось из-за гирлянд и переброшенных на грудь кос, слишком толстых и длинных для человеческой женщины…

- А за ней теть-Шура, - сообщил Жень, сопя шаману в плечо. – Вон, с бутылкой.

Ксе вспомнил полного адепта Лану Маслову. «Высшие иерархи культа войны – не воины, - со вздохом подумал он, - высшие иерархи красоты – не красавицы… ну что за фигня такая». Верховная жрица тетя Шура напоминала испитого сорокалетнего мужика.

- Она рулит, - с искренней симпатией сказал Жень. – Классная тетка.

…Даниль выслушал просьбу божонка и заломил бровь. «Ну это же пятнадцать минут, - елейно пел хитрый Жень, - совсем недолго. Я прийти туда не могу – выследят. А вы раз, два, и уже обратно тут». Сергиевский обреченно вздохнул и потер пальцами веки. «Говори адрес, - сказал он. – Пойду гляну, не следят ли за квартирой». Слежки не оказалось, или же она была только внешней – трехкомнатная квартира в спальном районе оставалась пуста, и Жень смог забрать дорогие сердцу мелочи, которые не потащил с собой, убегая…

- Я раньше думал, она вообще одна такая, чтоб жрец и человек хороший, - сказал божонок. – Но Менгра – он тоже ничего мужик. И…

- Что? – бездумно переспросил Ксе.

Жень замялся, а потом быстро выхватил просмотренную фотографию из его рук.

- Вот, - торопливо сказал он. – Это мы с Женькой паспорта получали.

Они как будто у зеркала стояли – две веселые мордашки рядком, развернувшие свои Главные Документы у щек; план был настолько крупный, что Ксе прочел фамилию.

- Воиновы, - сказал он. – Воинов, Евгений Александрович.

- Угу.

- Так я и думал… - шаман улыбнулся и поерзал, двинув плечом. – Эй, не ложись на меня, тяжело же.

- Извини, - Жень отодвинулся. – А там дальше, ну…

Дальше шли старые, советской печати фото, начавшие уже выцветать; детей на них не было, только их будущие родители – отец и мать.

Мать Отваги.

- Это мама, - тихо сказал Жень.

Сказочно красивую Лену легко было принять за ту, кем она являлась, а мать Женя выглядела самой обыкновенной женщиной; молодая, не более чем миловидная, она походила на мужа, точно сестра. «Наверняка сестра и есть, - подумал Ксе. – У них же не как у людей. Она ему шакти приходится».

- Жень, - спросил он, - ее ведь Александра звали?