- Ань, - сказал Даниль участливо и без нажима, - давай я с тобой погуляю.

Она посмотрела на него с благодарностью.

- Спасибо.

У Мрачной Девочки была проблема с матерью, и Даниль об этом знал. Ничего особенного: просто Елена Максимовна Эрдманн лелеяла дочь как зеницу ока и всякий раз обмирала от ужаса, когда та поздно возвращалась от научного руководителя. Мать умоляла Аню звонить и сообщать, что она освободилась и скоро придет. Аннаэр звонила. Через совмещение точек она могла попасть домой через секунду после звонка, но не хотела пугать мать; езды же от института до дома было минут сорок как минимум. Эти сорок минут Аннаэр приходилось либо действительно коротать в метро, либо усталой и голодной болтаться по улицам. У Мрачной Девочки не было сестер и братьев, от неведомого отца осталось лишь отчество, матери перевалило уже за шестьдесят, и Аннаэр очень боялась за нее, единственную ее родню.

Даниль снова шел по тротуару рядом с нею, но Аннаэр измученная и благодарная его не раздражала. Даже нравилось, что с ней не нужно разговаривать. Горели фонари, размытые во влажной осенней тьме, лужи золотились призрачной рябью; в переулке было тихо и пусто, спали дома, здесь и там задернутые зеленой пленкой вечной реставрации, а в полусотне шагов впереди открывалась большая улица, со световой рекламой и вывесками, с ночными кафе, и Сергиевский думал легкую приятную мысль: как бы ему ухитриться, залучить в хорошее место строгую ученую девушку с нежным лицом.

- Дань, - тихо окликнула та, и аспирант улыбнулся:

- Что?

- Как ты думаешь, - Аня казалась беспомощной и несмелой, - как ты думаешь… зачем Эрику Юрьевичу… эти?

У Даниля опустились плечи. О чем – о чем, а о Ящере ему не хотелось ни думать, ни говорить.

- Понятия не имею.

- Он с ними разговаривает. Разработки одалживает, - беспокойно говорила Аннаэр; в глазах ее крупицами золота поблескивали отражения фонарей. – Помогает… ведь Эрик Юрьевич такой человек, он не любит, когда его от работы отрывают, а они ведь отрывают…

- Он же сказал, - нехотя напомнил Даниль. – У него эксперимент какой-то. Он на них системы тестирует.

- Да… - прошептала Аня задумчиво. – Он ничего не рассказывает…

Даниль помолчал. Ему хотелось курить – и не хотелось, потому что до злости напоминало Лаунхоффера, чтоб ему вместе с его зверинцем настал нагло копированный Великий Пес… хотя Ящер способен выгулять того Пса на поводке… увы.

- Аня, - отчаянно сказал Даниль. – Ну объясни мне, наконец, зачем тебе Лаунхоффер?

- То есть как – зачем? – голос ее стал жестче.

- Ты им одержима, - тоскливо сказал он, не глядя в ее сторону. – Ты… как сумасшедшая. А ему на тебя наплевать, он вообще отморозок и псих. Он же никогда никому в жизни добра не делал, а ты на него… прямо молишься. Уже сколько лет.

Он думал, что Аннаэр, услышав его мысли высказанными прямо, зашипит, даст злую отповедь или просто обидится и молча уйдет через точки, решив прекратить и то подобие приятельства, которое между ними было. Но дальше умалчивать и искать тонкие подходы было невозможно, казалось, лучше уж сказать ей гадость и оборвать все разом.

Аннаэр засмеялась.

Смех был ласковый и с нотой доброго превосходства.

Мрачная Девочка и улыбалась-то два раза в год уголком губ, так что Даниль поперхнулся и воззрился на А.В. Эрдманн с недоумением столь откровенным и глупым, что та засмеялась снова.

- Во-первых, - мягко сказала она, - ему на меня не наплевать, и я это знаю точно. Во-вторых, он делает добро. Очень большое, Даня, настолько, что ты и представить не можешь. Он… на самом деле очень хороший человек, Эрик Юрьевич. А ты смешной, что судишь о людях, ничего о них не зная.

Сергиевский почувствовал себя идиотом.

- Ага, - угрюмо сказал он, - выходит из дому по ночам и тайно причиняет добро. Я гуляю с доберманом, типа того.

Аня вздохнула. С ее лица еще не исчезла улыбка, и оттого в сумерках и электрическом зыбком свете она была необыкновенно хороша собой.

- Я никому не говорила, потому что в такое никто не поверит, - сказал она. – Но ты, наверное, поймешь.

- Что?

- Дань, - она подняла сияющие глаза; лицо казалось фарфоровым. – Четыре года назад… у меня умерла мама.

Даниль шел как шел, только пальцы рук судорожно дернулись, да взгляд, точно обретя собственную волю, уперся в асфальт – не получалось посмотреть Аннаэр в лицо.

- Так она же… - начал он, чувствуя только острую, позорную нелепость происходящего.

- Сердечный приступ. Скорая все не ехала… Я с нею сидела, в тонком плане делала, что могла, но у нее срок жизни был прописан в базисной карме и ничего не получалось... И ее тонкое тело уже ушло, а мне надо было выезжать на экзамен, по теории сансары. Надо было позвонить, что я не приду, дождаться скорой, чтобы засвидетельствовали смерть, забрали тело. Но я была как сумасшедшая. Мне почему-то казалось, что обязательно надо поехать на экзамен. Казалось, что в жизни нет ничего важнее этого экзамена. И я поехала.

- И… что?

- В аудиторию запускали по одному. Эрик Юрьевич заметил, что я не в себе и спросил, что случилось. Я ответила. А он… встал, открыл окно и постоял возле него. Конец третьего курса, у меня тогда навыки сам понимаешь какие были, я даже не поняла, что он делал. Теперь бы поняла, наверно… Он сказал, чтобы я ехала домой. И я поехала… - Аня остановилась и закрыла глаза, лицо ее засветилось памятью невероятного счастья. – Я приехала, а мама была жива.

Даниль моргнул.

Асфальт под ногами был новый, заплатами. Ровный, мокрый и серый.

- Она суп сварила, представляешь? – Аннаэр снова засмеялась, тихим отзвуком давней, покорившей ее душу радости. – Пока меня не было.

Сергиевский молчал. Ничего нельзя было сказать словами, и оттого наплывала злость и еще другое чувство, похожее на ревность, но он и сам не мог понять, ревновал девушку или науку, в которой не дотягивался до белоглазого Ящера, способного силой загнать душу обратно в тело.

И брезжила мысль, что ничего хорошего в этом нет.

В принципе, Даниль представлял, как восстановить нити сцепки между тонким и плотным телами, это не чудо, нити вообще частично рвутся во время клинической смерти, летаргии или глубокой медитации, а потом восстанавливаются самопроизвольно. Проблема необратимых изменений в физическом теле тоже решалась легко: пересоздать чужую плоть кому-то вроде Лаунхоффера не сложнее, чем собственную. Но Ящер должен был полностью переписать матери Аннаэр базисную карму, иначе немедля наступила бы вторая смерть, – а люди смертны, и однажды она наступит… Даниль еще не закончил теоретической выкладки, но интуиция уже говорила, что Аннаэр нечему радоваться, что Мрачная Девочка сознательно отказывается увидеть что-то очень плохое.

Во время реинкарнации включаются механизмы, находящиеся на низших уровнях тонкого тела – его безусловные рефлексы. Программа, по которой происходит этот тяжелый, мучительный и опасный для души процесс, записана именно в базисной карме. Кармахирурги никогда не притрагиваются к этому ее сегменту. Малейшая травма означает, что шансы человека пережить реинкарнацию падают почти до нуля.

Переживет ли ее человек с замененным органом?

«Аня, - молча взвыл Даниль, - ты же умная, мать твою, ты же хирург первой категории, ты же, честно, покруче меня будешь, как, как ты не поняла этого?! Это ты называешь добром?! Я в своей конторе таким дерьмом занимаюсь, но мы-то людей честно предупреждаем, какое это дерьмо!»

Аннаэр шла рядом и улыбалась своим мыслям.

Он снова не знал, что сказать. Открыть ей глаза? Расписать, какая Ящер скотина? Но она же мастер своего дела, не может кармахирург А.В. Эрдманн не понимать, что к чему. Даниль все больше склонялся к мысли, что все это для Ани не тайна, и она уже обдумала, что делать дальше, или сам же Ящер подсказал выход… Эвтаназия и реинкарнация в клинике? Аннаэр со своими доходами вполне сможет оплатить матери новое рождение, а то и сама еще успеет ее выносить… а потом?