— Да, я очень на это надеюсь и хочу этого. Но ведь обманете. Спрос на вас сейчас значительно превышает возможность ваших предложений — зачем дразните?

— А вот увидите, не обману. Было время, организационные дела поглощали массу времени, нотные мои листки были сметены ураганом протоколов. Но сейчас вернулись на свое место. Пишу виолончельный концерт, музыкальную комедию…

Он открывает крышку рояля — рояль, конечно, стоит у него в служебном кабинете, начинает играть и петь отрывки из будущей своей музыкальной комедии.

Как и прежде, внезапно загораются глаза, оживают губы Хренникова, соприкосновение с музыкальной стихией превращает его из симпатично обыкновенного в неповторимо индивидуального.

— Тихон Николаевич! Хоть маленький кусочек из вашего Первого фортепианного концерта — я так давно его не слышала.

— А он сейчас звучит часто, когда могу, сам его с удовольствием играю.

Звучит Первый фортепианный, конечно, фрагментарно.

Да, он мог бы стать выдающимся пианистом, у него для этого были все данные, но и сейчас вряд ли многие пианисты могут исполнить его фортепианный концерт так, как играет он сам, — с молодым темпераментом и полнокровной жизнью «на глубокой волне»…

Как— то в январе мне надо было поговорить по делу с Тихоном Николаевичем. Он попросил заехать не в Союз, где я уже много раз бывала, а к нему домой, на Третью Миусскую. Меня вдруг охватило волнение, как то, что, верно, испытывал композитор, когда подходил к моему дому в юности. Он теперь такой знаменитый! В воображении моем возникла огромная квартира, роскошная обстановка. Сам дом и его лестница несколько успокоили меня. Они были очень ординарными. Позвонила в квартиру. Дверь открыла худенькая девушка с большими глазами, похожая на Тихона Николаевича и одновременно -совсем другая, с европейской грацией. Да, это его дочь Наташа, молодой театральный художник. Она поздоровалась со мной очень приветливо, усадила в первой от входа комнате — столовой, показала свои эскизы. Подошла и ласково поздоровалась высокая, красивая, еще молодая женщина с серебряно-черными волосами — Клара Арнольдовна, жена и верный друг композитора.

Из кабинета Хренникова неслись звуки фортепиано, его пение — верно, что-то из музыки, которую он пишет для новой постановки Малого театра. Потом все смолкло, и я вошла в его комнату. Рояль поднял свое большое черное ухо и занял почти все пространство. Когда Тихон Николаевич опустил крышку рояля, я обратила внимание на клавир оперы «Мать», лежавший на столе справа, и горку, вернее, гору новогодних поздравлений на этом же письменном столе слева.

Я вдруг впервые заметила на стене, у рояля, большую фотографию: на фоне берез города Ельца совсем юный Хренников и пожилая женщина в пестрой ситцевой кофте, повязанная платком, — его мать. Какое хорошее, простое и благородное лицо у этой мудрой женщины, как рад юный Тихон на фотографии, что она обняла его.

Теперь он вырос, очень вырос, и стоит тут в кабинете, полный новых планов и прав на их свершение, а Варвара Васильевна уже умерла… Но фотография такая живая и выразительная, что, кажется, мать и сейчас пристально и ласково смотрит на своего большого сына. И она может им гордиться!

Любовь к детям и к их театру у Т. Н. Хренникова осталась навсегда. Когда Детский музыкальный театр из мечты превратился в действительность — решила найти сюжет, написать либретто, которое могло бы по-настоящему вдохновить, увлечь его.

Таким либретто стала фантастическая сказка «Мальчик-великан» (авторы Н. Шестаков и Н. Сац). К счастью, она понравилась композитору.

И вот Тихон Николаевич приходит в Детский музыкальный театр с первыми набросками будущей оперы. Бывает, что музыка сразу «хватает за сердце», доходит до чувства слушателей, способна по-настоящему волновать их. Это характерная особенность и музыки Хренникова в детской опере «Мальчик-великан».

Дуэт Мака и Майи — хороших ребят, любящих друг друга, — легко запоминается.

напевают многие школьники, прослушав оперу.

Умеет Хренников звуками своей музыки создавать и сатиру и остроумно высмеивать зло.

…На сцене действует могущественный и коварный диктатор. Он окружен толпой ничтожных, зависимых от него людей. Т, Н. Хренников сумел найти звучания и ритмы, слушая которые, кажется, что почти видишь каких-то ползучих, похожих на змей, не людей, а людишек.

Пожалуй, больше всего мне дорого в музыке Хренникова его умение, что называется, «влезть в кожу» каждого действующего лица, передать музыкой его стремления, помыслы, сокровенные чувства.

В спектакле «Мальчик-великан» особенно ярко звучит героизм борцов за справедливость, готовых отдать свою жизнь во имя народа, не боящихся никаких угроз.

Незабываемой была встреча с композитором, когда он только что написал всю музыку детской оперы «Мальчик-великан» и сел за рояль, чтобы для нас сыграть и спеть ее. Конечно, у Хренникова далеко не такой красивый голос, как у профессионального певца, но такой, как у него, музыкальности, выразительности, веры в каждое произнесенное слово на музыке позавидуют многие оперные артисты.

Помню, он играл на рояле, а я думала: «Вот ему уже далеко не двадцать, но когда он садится за рояль, он кажется все таким же молодым. Как же это получается?»

Любовь к своему делу сохраняет человеку вечную молодость, и это прекрасно!

Мои учителя говорили: «Театр начинается с вешалки». Но это все же не самое начало театра. Начало начал — окрыленная творческая воля, которая рождается в сердце и мозгу того, кто захотел и смог создать театр. Бывает, что инициаторов сразу двое, даже несколько, но неукротимая воля одного из них -. всегда первооснова. Природа, имя и свойство этого неукротимо стремящегося создать театр — режиссер. Часто так можно его назвать еще задолго до того, как удалось ему сотворить театр.

В 1918 году, у истоков первого театра для детей слова о вешалке показались бы нелепостью. А спектакли для детей были необходимы как воздух. Полок, сколоченный из досок, лежащих на четырех колесах, запряженный лошадью, помогал развертывать сценическое действие, передвигаясь по разным районам Москвы. Для полуголодных, плохо обутых и одетых детей московской бедноты того времени театральное действие на обыкновенной подводе, на полке было неожиданной радостью.

Много позже, вкусив уже счастье работы на сцене Центрального детского театра, в Кролль-опере в Берлине, театре «Колон» в Буэнос-Айресе, я снова заболела страстью «делать театр» — в сибирских исправительно-трудовых лагерях. Ни разрешения для этого, ни помещения, конечно, не было. Зима лютая. Тридцать-сорок градусов мороза. Но мысль поставить «Бесприданницу» клокотала внутри, стала тем горячим источником воли, когда холод просто не замечаешь. Сперва пошли слухи, что я рехнулась. Оказывается, выстраивая характеры, стараясь «угадать» будущих действующих лиц, я произносила их реплики вслух, как бы говорила сама с собой. Окружающие смеялись, а я жила этим и ничего не замечала. Потом высмотрела из окружавших меня там весьма сложных «индивидуальностей» тех, кто при большой затрате сил и времени сможет воплотить образы пьесы, кто подходил характером и по типажу, зажгла их разговорами об Островском, той эпохе, и «застольные репетиции» проходили по дороге к месту «общих работ» или на обратном пути.

— Где же находится этот ваш «театр»? — спрашивали любители позубоскалить.

Один из первых энтузиастов «Бесприданницы», Гриша, отвечал, насквозь сжигая скептика большими черными глазами:

— А у нас — где Наталия Ильинична встала, там и театр.

Вспомнила об этом, чтобы еще больше ощутить чудо возникновения дворца — Московского государственного детского музыкального театра на Ленинских горах.