Это заседание много дало мне, так как я увидел здесь знакомых людей, но выглядевших по-иному, увидел солдат, толково и со знанием дела выступавших иногда, правда, по вопросам, не имевшим прямого отношения к выборам на армейский съезд, но жизненным, которые нужно было решать теперь же. В отношении некоторых вопросов так и поступили, другие отложили. Получилось ясное впечатление, что полковой комитет не меньший хозяин в полку, чем сам командир полка, который отныне должен будет по всем вопросам, затрагивающим коренные интересы полка, согласовывать свои действия с полковым комитетом. А полковой комитет в свою очередь будет содействовать командиру полка в проведении всех одобренных полковым комитетом мероприятий. Пожалуй, это неплохо, если только все члены полкового комитета будут мыслить и действовать наподобие Молоковича. Сам я, конечно, ни о чем не высказывался, а только внимательно приглядывался. Тем не менее, к своему удивлению, попал в число делегатов на армейский съезд.

На армейский съезд в Мозырь съехались делегаты от многочисленных частей 3-й армии. Я с уважением рассматривал украшенных многими орденами офицеров героической 27-й пехотной дивизии, форсировавшей в июле Стоход и в жестоких боях овладевшей знаменитым червищенским плацдармом[34].

На армейском съезде решался тоже только один вопрос: о выборе делегатов на фронтовой съезд. В число делегатов попал наш председатель солдат Молокович и капитан — председатель дивизионного комитета. Оба они были и в президиуме съезда.

Когда я возвращался домой, то раздумывал над тем, какая же разница между большевиками и меньшевиками: ведь они принадлежат к одной партии. Видимо, большевики — большая часть партии, а меньшевики —  меньшая, первые более радикальны, хотят больше получить теперь же, а меньшевики считают лучшим понемногу продвигаться вперед, не гонясь за большим, но укрепляясь в малом. А в чем заключается большое и малое, я додуматься, конечно, не мог. Нужно поговорить с Линько. Тот, наверно, знает.

Произошло то, чего следовало ожидать. Восьмая рота (бывшая двенадцатая), которой командовал в свое время Мякинин, отказалась признать его командиром батальона. Так же поступили пулеметная команда, а затем и весь батальон. Аркадию пришлось уйти, он назначен командующим третьим батальоном, где его никто не знал раньше.

На место Мякинина прибыл капитан Бессарабов, человек за сорок лет, начинающий полнеть, но бодрый и живой. У него черные усы, черные глаза и круглое лицо. Пожалуй, его можно назвать красивым. Держит себя свободно, но, кажется, подделывается к солдатам, старается заслужить популярность.

Шестая рота не захотела, чтобы ею командовал поручик Подземельников. Его перевели в другой полк. Быть может, там он одумается и станет более внимательным к людям. Командующим шестой ротой назначен поручик Линько. Я успел переговорить с ним относительно большевиков и меньшевиков. Он попытался мне объяснить, что это две партии: хотя и с одной программой, а устав у них разный. Я мало понял из его разъяснений, да он и сам сбился.

— Знаешь, Миша! — решился Линько. — Переговорю с Молоковичем — он давно в партии. А я, брат, сам путаюсь и частенько не то делаю, что нужно. Мне об этом Молокович же сказал. А еще лучше, пожалуй, вот что. Ты знаешь прапорщика Голикова из седьмой роты? Ну с длинными волосами, не очень складный?

— Знаю конечно, он из студентов. Я с ним вместе учился, только он на год старше меня.

— Вот-вот! Он, к твоему сведению, большевик. Вожак из него едва ли выйдет. Но человек он очень знающий, не мне чета. С Марксом он, брат, обращается запросто. Все главные произведения Ленина почти наизусть знает. Я ему скажу про тебя, и, будь спокоен,  он тебя уж не выпустит, пока всего не поймешь. Он и мне помог, да только я понимать-то понимаю, чувствую все, а начну рассказывать — вижу, не выходит так, как хочется. — Линько вздохнул. — Опыта еще нет.

Через несколько дней я встретился с Голиковым. Он узнал меня. Не торопясь, как бы рассматривая что-то видное только ему, иногда поправляя свои длинные волосы, он в течение часа рассказал мне о большевиках и меньшевиках, за что они борются, к чему стремятся и какими путями думают достигнуть своих целей. Из его неторопливого рассказа я впервые узнал, что все люди делятся на классы, что важны не национальность человека и не его вероисповедание, а то, как он добывает средства к существованию: собственным трудом или же заставляя работать на себя других. Впервые я услышал, что вождем в революции является не отдельный человек, а класс, а передовым классом может быть только рабочий и почему именно. И наконец, рассказал мне, что такое партия. Мне казалось, когда я вышел от Голикова, что и солнце светит ярче и я стал сильнее. Но мне нужно было все услышанное продумать и переварить. То же мне посоветовал и Голиков:

— Сразу узнать все нельзя, узнавайте постепенно. Смотрите вокруг, оценивайте события и действия людей. Ищите во всем причину. Если вы в конце концов поймете, что стоите на стороне определенного класса, тогда все ваши поступки и мысли будут ясны и целенаправленны. А сейчас вы еще сами не разобрались, с кем вы. Разобраться в этом вопросе и принять бесповоротное и единственное решение — вот в чем главное. Ну а теория — она, конечно, нужна, без нее нельзя правильно мыслить и вести себя. Основы ее я вам изложил на первый случай, так сказать. А с подробностями можно повременить. Недельки через две еще поговорим. За это время вы еще и еще раз проверите себя, приобретете кое-какой опыт. Многое самостоятельно поймете, а вопросы, на которые сами ответов получить не сумеете, мы с вами тогда обсудим. Жаль, что сейчас я не могу дать вам какую-либо книгу Ленина. Постараюсь достать к следующей нашей встрече. Желаю вам успеха. Наблюдайте, думайте, сопоставляйте. 

30 марта

Мы погрузились в вагоны и высадились на станции Старые Кони в районе Пинских болот. Сейчас стоим в деревне Локнице. Деревня большая, но жить в ней неудобно: хаты неважные, грязно, улицы — сплошное болото. По сведениям врачей, в деревне много венерических больных, и особенно среди женщин. Все это результат войны. Во всяком случае, сейчас мы приводим в порядок городок, расположенный в лесу, верстах в трех-четырех от Локницы. В деревне останутся только штаб полка да разные обслуживающие команды. Сегодня с удовольствием мылся в бане Земгорсоюза. Молодцы эти общественные организации. Баня прекрасная. Офицеры имеют возможность получить приличное белье взамен своего или отдать свое в стирку. Солдаты после мытья в бане, как правило, получают свежее белье.

Очень хорошее обслуживание и на питательных пунктах Земгорсоюза. Солдат поят чаем и кормят хорошим белым хлебом. Офицерам, кроме того, дают закуски и горячие блюда. Я приятно провел час на питательном пункте, обильно и вкусно закусил и выпил два стакана ароматного крепкого чая. Не будь этих общественных организаций — Земгорсоюза и Союза городов, армия во фронтовой полосе жилось бы из рук вон плохо. Она должна всегда с благодарностью вспоминать их.

4 апреля

Получил письмо от Голенцова. Он пишет, что все еще не залечил своих ран, вспоминал наш разговор в госпитале и еще раз высказывал надежду, что я буду вместе с трудовым народом в предстоящих событиях, которые, как он писал, «еще дальше сдвинут нашу жизнь, чем это произошло при падении царизма»!

Что за дальнейшие сдвиги? О чем думает Голенцов? Ну, будет у нас республика, как, например, во Франции, а что изменится? Водрузят новые вывески, и останутся старые дела, останутся хозяева и подчиненные, нищета и роскошь, безделье и непосильный труд. Интересно,  какие сдвиги имеет в виду Голенцов? Жду его следующего письма. А от Бека так ничего и нет. Нет и вестей о Нине.

Вторая моя встреча с Голиковым не состоялась: его откомандировали в распоряжение армейского комитета. Все, что он мне рекомендовал, я старался выполнить, но не во всем удачно. Не нашел я и ответов на ряд вопросов. Например, что нужно делать в настоящее время? Армия — ясное дело — шла по пути к полному падению дисциплины. Главный удар ей нанес приказ № 1 Петроградского Совета. Дело не в том, что отменены «благородия», «высокоблагородия» и «превосходительства». Во всех армиях мира, кроме турецкой, по всей вероятности, отлично обходятся без этих величаний, а между тем дисциплина в них крепкая, подчиненные беспрекословно выполняют приказания начальников, старшие остались старшими. А что у нас? Ничего определенного, прочного, обязательного. Прошло меньше двух месяцев, как отрекся от престола царь и у нас Временное правительство, а все основы, на которых держалась армия, или рухнули, или существуют только благодаря усилиям отдельных лиц. Возьмем такой пример. В нашей роте полный порядок, слово офицера и начальника — закон, случаев невыполнения приказаний нет. А почему все так? Я и мои офицеры твердо и смело требуем точного выполнения всего, что положено по уставу, не даем спуска никому. И люди подчиняются. А что происходит в роте у Линько, у большевика? Полная разболтанность. Если солдат соблаговолит пойти на занятия — идет, не захочет — не идет. Чуть что — у них митинг. На окопные работы отказались идти. Еле-еле обслуживают себя. Линько же, как добрый дядя, ни во что не вмешивается, в роте почти не бывает, все на разных заседаниях. А его рота — позор батальона и отрицательный пример для других.