Кирилл потянулся к телефону. Набрал номер. Обрадовался, что трубку сняла Наташа.

— Рыжик! Давай махнем сегодня куда-нибудь…

— Махнем!

В голосе ее зазвенел смех. Не спросила — куда. Не все ли равно, раз с ним. А слово новое в его лексиконе: «махнем!» Наверно, у него сегодня удачный день…

— У тебя сегодня удачный день?

— Очень. Надень зеленое платье, Рыжик, хорошо? Почему ты смеешься?

— От счастья. Непременно надену.

— Отчего ты не спрашиваешь, куда мы пойдем?

— Не все ли равно. Ведь с тобой!

— До вечера, Рыжик.

— До вечера, Кирилл.

Павлов уже неделю жил в Туле. С утра уходил из гостиницы, целые дни просиживал в пивных или в кино. По вечерам возвращался. Ложился на диван. Ждал телефонного звонка от Никодимова. Должен же он сообщить, когда можно, наконец, вернуться домой! Но звонка не было. Не было и письма. С каждым днем Павлов приходил все в большее отчаяние. Девятьсот девяносто рублей, которые передал ему Никодимов у разрушенного дома… — кстати, почему девятьсот девяносто? — ведь Никодимов сказал, что здесь тысяча… А, да это неважно! Вероятно, в последнюю минуту Исаева не додала десятку. Да, так из этих девятисот девяносто рублей девятьсот он отправил Марине Сокольской. Остальные оставил у себя — на что-то ведь надо жить в Туле! Интересно, отдала ли Клава фотоаппарат Никодимову? Да, наверно. Милая, славная, безропотная Клава, она всегда исполняет его просьбы. Господи, хоть бы скорее кончилось это вынужденное пребывание в Туле! А что, если?.. Мысль показалась страшной, и Павлов сразу постарался от нее отделаться. Самому явиться с повинной? Как бы не так! Но мысль не уходила. Тогда, — лишь бы избавиться от нее, — Павлов напился до потери сознания.

Очнулся в номере гостиницы. Так и не мог вспомнить, кто его сюда привез. Знал твердо одно — добраться сам он не мог. Его привезли, раздели, уложили в постель… Павлов вскочил. Раздели?! А деньги?! Не хватает ко всему еще остаться в чужом городе без денег… Но деньги оказались на месте, и он успокоился. Голова трещала невыносимо. Домой! К Клаве!.. Больше ом не в состоянии быть здесь один. Скорей! Скорее на вокзал…

Павлов вошел в квартиру, отперев дверь своим ключом. Клава вскрикнула от неожиданности, бросилась к нему:

— Жив… Слава богу! Я не знала, что подумать…

— Разве ты не получила мою телеграмму?

— Ничего я не получила, ничего…

— А фотоаппарат? Никодимов взял фотоаппарат?

— Никодимов арестован. К нам тоже приходили с обыском… Что вы с ним наделали, Митя?

— Мы сейчас же уедем. Собирайся! Где фотоаппарат?

— В шкафу…

Он бросился к шкафу, рванул дверцу. Вздохнул с облегчением, увидев фотоаппарат на месте. Хоть будет на что прожить первое время, пока он устроится на работу…

— Денег там уже нет, — сказала Клава. — Их взяли при обыске.

Павлов, сразу обессилев, сел. Клава подошла, обняла его голову, прижала к груди:

— Что это за деньги? Ты  д о л ж е н  сказать мне, Митя. Что это за деньги?

— Не сейчас… Я все скажу, Клава, только не сейчас. Уложи чемодан. Самое необходимое. Нам надо уехать немедленно.

— Ты хочешь бежать? — тихо спросила Клава.

— Называй это как угодно, только не теряй время!

Клава молча вышла из комнаты. Через минуту вернулась в шубке и платочке. Принесла его пальто, шарф, шапку.

— Одевайся, Митя.

— А вещи?

— Там они тебе не понадобятся.

— Где там? — резко сказал Павлов. — С ума сошла? Собирай вещи. Нам надо бежать. Б е ж а т ь. Понимаешь?

Клава с силой сжала его руку:

— Мы женаты пять лет, Митя. Из них четыре самые счастливые в моей жизни. И только этот последний, когда ты познакомился с Никодимовым, и вы начали выпивать, и у вас появились какие-то свои дела… я не знаю какие… мне было плохо. Мне было очень плохо, Митя, а ты даже не замечал. Но я люблю тебя. Я буду любить тебя всегда, хотя понимаю, что ты совершил что-то нехорошее. И все-таки я знаю, знаю, что не такой ты на самом деле. Не такой…

Боже мой, какая она маленькая и худенькая. Одни глаза и волосы остались от прежней Клавы. Светлые пушистые волосы и светлые прозрачные глаза. А он ничего не замечал. Все это время ничего не замечал… И шубка на ней совсем старенькая, вся вытерлась. У него было достаточно денег, чтобы купить новую… Но и этого он не сделал. Ах, Клава, Клава…

— Куда ты хочешь идти? — тихо спросил он. Понимал и все-таки спросил. Все-таки еще на что-то надеялся. Потому что, если Клава скажет, он пойдет. Теперь он знал, что пойдет. Если она скажет…

Она сказала. Он видел, что ей нелегко было это сказать. Но она сказала:

— В прокуратуру, Митя. — В передней раздался звонок. — Одевайся. Я открою.

Павлов надел пальто, шапку. Услышал, как хлопнула дверь. И горестный возглас Клавы:

— Опоздали…

В комнату вошел Дегтярев, оперуполномоченные, понятые.

— Вы арестованы, Павлов.

Павлов растерянно оглянулся на Клаву. Она стояла неподвижно. Как в столбняке.

— Вот и все, — сказал он. — Прощай, Клава.

С решимостью, которой он никогда не ожидал, Клава подошла к Дегтяреву. Голос ее звенел, но взгляд был открытый и ясный:

— Мы… Митя и я, мы уже оделись, чтобы идти к вам. Клянусь, я говорю правду!

На допросе Павлов чистосердечно сознался в четырех эпизодах. Назвал фамилии людей, их должности, сумму, которую получил. В этих эпизодах участвовал и Никодимов. Брал ли Никодимов взятки помимо него, Павлов не знал. Думает, что брал. Его собственное грехопадение, — он так и выразился «грехопадение», — произошло в прошлом году, вскоре после знакомства с Никодимовым. Никодимов подыскивал «клиентов» среди очередников района. Довольно долго изучал свою «клиентуру», вымогая взятки обычно у тех, кого можно заподозрить в нечестном приобретении денег. «Такие не побегут жаловаться в прокуратуру, — говорил ему Никодимов. — Они ее за версту обходить будут!»

«Показания Павлова о себе и Никодимове соответствуют объективным данным, которыми мы располагаем», — думает Дегтярев.

— Какое отношение эти очередники имели к стройтресту?

— Сначала никакого. Но, получив взятку, мы принимали их на работу и затем предоставляли квартиры.

— Чтобы принять на работу, нужно распоряжение начальства.

— Да, приказы подписывал управляющий… Но я иногда кое-кого рекомендовал. Понятно, не на руководящие должности. А в отношении рядовых работников товарищ Бережнов со мной считался… Тем более после того, как я стал председателем постройкома, — с горькой усмешкой добавил Павлов. — Да и прежде, пожалуй, когда я работал в отделе кадров.

— Бережнов вас давно знает?

— Еще с войны. Мой отец был его адъютантом.

— А Мещерский?

— Два года. С тех пор как я поступил в трест.

— Вы утверждаете, что первый год взяток не брали?

— Я правду говорю, гражданин следователь.

— А затем получили преступным путем в общей сложности семьсот рублей?

— Да.

— Пятьсот семьдесят рублей лежали в вашем фотоаппарате. Сорок рублей изъяли у вас при аресте. На что потратили остальные?

— Пятьдесят у меня ушли в Туле… Сам не понимаю, почему так много. До этого приходилось угощать Никодимова. Иногда в ресторане, иногда дома.

— На сорок рублей особенно не разгуляешься. А по нашим сведениям вы не реже двух раз в месяц бывали с Никодимовым в ресторане. Может быть, платил он?

— Он никогда не платил. Никодимов очень жаден… Обычно мы ходили в ресторан в дни моей зарплаты. Поверьте, эти посещения не доставляли мне удовольствия. Но я не решался ему отказать.

— Почему?

Павлов не ответил. «Возможно, «главный» требовал, чтобы Павлов обхаживал Никодимова? К этому вопросу мы еще вернемся», — подумал Дегтярев и спросил:

— Итак, вы брали взятки, прятали деньги, почти ни на что их не расходовали. Для чего вы их копили?

— Я не мог тратить эти деньги! Мне было противно дотрагиваться до них! — крикнул Павлов. — Я знаю, вы мне не поверите… — Совсем тихо спросил: — Видели, в какой шубке ходит Клава? Я имел возможность купить новую. Самую лучшую. Деньги ведь были… Клаве мог сказать, что выиграл, она бы поверила… — Он повторил. — Мне было противно до них дотрагиваться!