Мила пригласила меня к себе в гости накануне отъезда, настаивала на этом приглашении, а я не знала, как отказаться. Она пришла за мной в гостиницу сама — и делать было нечего.

Мила привела меня в роскошный особняк с венецианскими окнами, глядящими на красоты Влтавы.

Внутренний сад — туда можно попасть только из дверей дома. Кругом высоченные, из разноцветного кирпича стены, по которым вьются растения, а сколько редких деревьев, цветов, зеленых беседок в саду, посреди которого бассейн. Бассейн, редкий по красоте. За бьющими фонтанами и фонтанчиками, расположенными в два круга, две фигуры в ниспадающих одеждах; чудесное лицо женщины, благословляющей девочку, — кто это?

— Святая Анна, мать девы Марии — тут она еще ребенок.

— Кто же автор?

— Отец выписывал знаменитого скульптора из Рима.

Наверное, для строительства этого дома были привлечены многие знаменитые архитекторы и художники: террасы, балконы, их форма, лепная отделка, мозаика на стенах, каждая деталь — произведение искусства.

Очевидно, Мила сама работает гидом в этом музее, тут и живет, — мелькнуло в голове.

Мы входим в холл — переднюю. Вешалки — оленьи рога, вешалки — слоновые клыки, вешалки в двух инкрустированных шкафах. Налево вход в ванную из розового кафеля с розово-голубым полом — настолько красивым, что и ступать по нему не хочется, застываю у порога. Направо кухня, столь величественно оснащенная техникой и плитами, что лучше пойду дальше. При кухне комната метров двадцать — двадцать пять, на стенах картины старинных итальянских мастеров. С порога комнаты мне протягивает руку пожилая женщина, улыбается мне ласково и скромно — больше глазами, чем губами. — Мой верный друг — Анна.

В небольшой полукруглой столовой — стеклянном фонаре, открывавшем волшебную панораму Праги, Анна угостила нас обедом, клубникой со сбитыми сливками, фруктами — всем тем, на что во время прогулок с Милой я искоса поглядывала на витринах, делая вид, что мне это не так интересно. Перебора ни в чем не было, а внимание огромное. Мила показала мне и свой кабинет, где на столе стоял мой портрет 1935 года, лежала книга «Дети приходят в театр», ее аннотации для книгоиздательства «Орбис», начатый перевод.

Скромный диван-кровать, большой письменный стол — все это было неожиданно аскетично. Вот только картины старинных итальянских мастеров, выдающихся художников Франции… верно, копии? Мила отвечает, повернувшись к окну:

— Это — оригиналы.

Ну и история! Где же моя проницательность? И, вообще, чего-то недопонимаю. Хотя она ведь сказала: отец пригласил этого скульптора из Италии… Это как-то не сразу до меня дошло.

— Значит… это ваш дом?

— Моих родителей. Я родилась и всю жизнь прожила здесь. Теперь осталась вдвоем с Анной. Муж тоже недавно умер.

— Но… вы живете здесь одна?

— Нет, я попросила поселить две семьи на ту сторону дома, мне пошли навстречу. А все эти ценности пойдут чешскому народу — не продала ничего, все сберегу. Мне самой так мало надо!

Я ушла, наполненная до краев ее благородством, восхищенная ее умением беречь и любить произведения искусства…

Наша встреча с замечательным театроведом, киноведом, литературоведом Йозефом Трегером была памятной. Мы еще с 1935 года очень симпатизировали друг другу. Пообедали вместе.

— Мила Мелланова? Это одна из самых богатых и самых удивительных женщин Чехословакии. Родители баловали, почти боготворили ее, но уже с пяти лет поняли, что ее влечет к куклам, которые могут двигаться. В ее нарядной детской всю роскошь кружев и дорогих игрушек вскоре вытеснили стеллажи, стальные проволоки, протянутые через всю ее комнату, на которых лежали и висели куклы-марионетки, а сама она в каждую минуту, свободную от школы и университетах который по настоянию родителей тоже кончила, вырезала своим куклам декорации, шила костюмы, устраивала спектакли. Ее муж — знаменитый юрист, любил, но совсем не понимал ее, детей у них не было.

В 1934 году Мелланова услышала ваш доклад в Праге и еще более горячо влюбилась в идею театра для детей. Вы знаете, она добилась поддержки в Муниципалитете и в 1935 году открыла этот театр. Но поддержка города была мала. Мила добавила все недостающее из своих собственных денег, и несколько лет все трудности были на ее плечах. Теперь, конечно, у этого театра совсем другая жизнь, как и во всей нашей республике, — театр стал государственным, и желающих стать во главе его вполне достаточно. А Мила работает снова в так любимом чехами кукольном деле, летом на своем велосипеде совершает целые путешествия, она прекрасная пловчиха, хорошо и много пишет о детском театре, знает все выходящие в СССР детские пьесы и с любовью переводит с русского на чешский лучшие из них. Она живет только на этот свой заработок — считает, что сокровища родителей ей не принадлежат, а она только временно сберегает их. Лет ей уже немало!…

Волны московской жизни несли меня вперед, но переписка с Милой продолжалась — она писала регулярно, как-то помнила мои даты, а в день моего шестидесятилетия прислала трогательный подарок — альбом с вырезками из чешских газет, где писали обо мне. Согревало меня ее сердце!

Самое главное — она с помощью Йозефа Трегера подписала с чешским издательством «Орбис» договор на перевод моей книги «Дети приходят в театр». Йозеф Трегер согласился написать предисловие, редактировать ее. Мила взялась за это с той же абсолютной собранностью и горением, как делала все. Она крепко верила в чехословацко-советскую дружбу, ценила и берегла творческое взаимодействие наших народов.

И вдруг… она заболела.

Чем? Она не писала об этом. Я узнала много позже. У нее был рак. Он возник неожиданно и душил ее бурно.

В больнице она с удвоенной энергией, несмотря на приступы, продолжала переводить нашу книгу. Когда соседки по палате просили ее поговорить с ними, Мила отвечала:

— Не сердитесь, не могу. Я должна спешить, времени осталось мало, я боюсь, что не успею перевести эту дорогую мне книгу.

Когда она умерла, на ее тумбочке, в ее ящиках, на стуле у кровати лежали листы перевода. Она не успела. Но проложила путь этой книге в Чехословакии, и она вышла там под названием «Время, театр, дети», в ее предисловии я пишу о Миле…

В 1965 году моя жизнь уже входила в колею — идея создания Детского музыкального театра приближалась к осуществлению. Однажды мне позвонили из Министерства культуры и сообщили, что я приглашена на праздник тридцатилетия театра для детей в Праге. К. Я. Шах-Азизов летел туда как директор Центрального детского театра.

В Праге меня встретили представители Театра имени Иржи Волькера и прессы.

Но вот и вечер торжества… Мы — в партере, на сцене руководство театра, местных организаций, министр культуры ЧССР. Он говорит речь. Поздравляет с тридцатилетием театра детей Праги, актеров, говорит о матери чешского детского театра Миле Меллановой.

Вот это благородно! Как жаль, что не дожила она до этого дня. И вдруг слышу, министр продолжает:

— Но у матери чешского театра была русская мать. Это — Наталия Сац. Она сейчас в нашем зале, и ее место здесь.

В проходе появляются артисты с цветами, меня торжественно ведут на сцену, встают, когда я туда поднимаюсь.

Да, театр для детей — дитя Октября. А мы — просто счастливцы, что смогли осуществлять те возможности, которые открыло нам наше Советское государство.

На празднике тридцатилетия Детского театра в Праге мне очень хотелось хоть на минуту зайти в квартиру Милы… Но как?

Ко мне подошла артистка Швандова — она работала в этом театре с его основания, была приглашена туда еще Милой, играла Добрую негру на премьере «Негритенка»…

— Наталия Сац, — сказала она, словно прочитав мои мысли, — Мила Мелланова, умирая, вспомнила вас. В ее квартире все еще осталось по-старому. Имущество оценено в несколько миллионов крон — оно по ее желанию перейдет в чешские музеи, но портрет для вас лежит у Анны. Вы возьмете его?

Ранним утром следующего дня мы уже были в опустевшем особняке на реке Влтаве. Анна встретила меня, как родную. То, что Мила просила передать мне, — фотографии ее «жилья», ее большой портрет, — было продумано до мелочей. К портрету Милы мне дали художественный горшок для цветка и фарфоровую статуэтку — девушку, держащую за спиной подсвечник.