— Светопреставление, да и только! Я на лошади нашего фидалго! А фидалго, сам Гонсало Мендес Рамирес из «Башни», пойдет пешком!
Гонсало посмеивался. Чтобы веселее было идти, он стал расспрашивать про хозяйственные нововведения доктора Жулио, который последнее время увлекся строительными работами и посадками винограда. Потом оказалось, что Солья хорошо знает Перейру Бразильца (раньше тот собирался арендовать землю у доктора Жулио), и они потолковали об искусстве Перейры, о его замечательной «Кортиге». Солья мало-помалу поборол смущение; он выпрямился в седле и от удовольствия, что дружески беседует с фидалго, даже забыл о ране. Боль в ноге утихла. Фидалго же улыбался и внимательно слушал, шагая по пыльной дороге в ногу с лошадью, точно стремянный.
Они приближались к Святому роднику — одному из прелестнейших уголков этой красивой местности. Здесь дорога поднимается на взгорье, затем расширяется и образует на вершине холма просторную площадку, откуда открывается вид на всю долину Коринды, с ее хуторами, перелесками, нивами и озерами. На каменистом склоне холма, поросшем дубняком и мхами, пробивается из-под земли знаменитый родник: еще во времена короля дона Жоана V этой водой лечили желудочных больных.
Некая благочестивая дама, уроженка Коринды, по имени дона Роза Миранда Карнейро, построила на свои средства каменный желоб для воды, от самого ключа до подошвы горы, а внизу соорудила мраморный бассейн: здесь и журчит теперь мирная струя, вытекая из бронзовой трубы под охраной высеченного в камне образа святой Розы лимской. По обе стороны бассейна изгибаются длинные каменные скамьи, укрытые от солнца ветвями дубов. Это приятное местечко, куда обитатели Коринды приходят рвать фиалки, завтракать на лоне природы, где местные дамы любят по воскресеньям собираться в кружок, чтобы послушать щебетание дроздов, подышать запахом свежей листвы, полюбоваться цветущей, залитой солнцем долиной.
Но поблизости от поселка Сердал, прежде чем вывести к Святому роднику, дорога на Коринду делает поворот; и тут кобыла фидалго, чего-то испугавшись, вдруг шарахнулась в сторону. Фидалго из Башни не очень полагался на ловкость Сольи и на всякий случай взял лошадь под уздцы. Оказалось, что на дороге стоит запряженная парой коляска — обитое голубым шелком ландо; оба коня были покрыты белой сеткой от мух, на козлах важно, как истукан, восседал усатый кучер в камзоле с алым кантом по вороту и с желтой лентой на шляпе. Гонсало все еще держал лошадь под уздцы, точно усердный оруженосец на опасной тропе, когда заметил наконец, что на одной из каменных скамей возле родника сидит, укутав колени пледом, престарелый Саншес Лусена; рядом ливрейный лакей чистил пучком травы ботинок красавицы доны Аны; слегка приподняв подол своего полотняного платья, она протягивала ему ногу; правая ее рука, без перчатки, лежала на тонкой, грациозно изогнутой талии.
Внезапное появление Фидалго из Башни, ведшего на поводу кобылу, на которой спокойно сидел крестьянин в рабочей рубахе, вызвало смятение в тихом уголке. Саншес Лусена вытаращил глаза и напялил на нос очки; он даже немного привстал от удивления, отчего плед сполз с его колен на траву. Дона Ана поспешно опустила ногу и, сразу же приняв надменный вид, схватилась, точно за древко знамени, за золотую ручку своего золотого лорнета, висевшего на золотой цепочке. Даже лакей ошеломленно ухмылялся, уставившись на Солью.
Но Гонсало уже отвешивал непринужденный поклон доне Ане, затем дружески пожал руку огорошенному Саншесу Лусене и заявил, что весьма рад встрече. Ведь он как раз из «Фейтозы»! И только что с огорчением узнал от слуги (безусловно, преувеличившего опасность), что господин советник в последнее время не совсем здоров. Но как же, на самом деле, его самочувствие? Вид у него прекрасный! Не правда ли, сеньора дона Ана? Выглядит господин советник прекрасно.
Слегка наклонив голову, отчего плавно закачались белые перья на вишневой соломенной шляпе, дона Ана ответила густым, воркующим, сдавленным голосом, от которого у Гонсало побежали по спине мурашки:
— Теперь Саншесу, благодарение богу, стало лучше…
— Да, несколько лучше, это верно, весьма благодарен за внимание, милостивый государь сеньор Гонсало Рамирес! — проскрипел ее высохший супруг и снова натянул на колени плед. Его узкое, точно острие ножа, восковое лицо порозовело от возбуждения. Буравя Гонсало блестящими от любопытства глазками, он спросил:
— Однако позвольте узнать, сеньор Гонсало Рамирес, что тут происходит? Вы идете по дороге на Коринду в таком странном положении, пешком, и везете на лошади простого крестьянина!
Улыбаясь преимущественно доне Ане, чьи прекрасные черные глаза, глубоко и влажно сиявшие, тоже устремились на него в сдержанном ожидании, фидалго рассказал, как он подобрал на дороге Солью с покалеченной ногой.
— Пришлось предложить ему лошадь. Кстати, с вашего позволения, сударыня, я должен с ним договориться о дальнейшем…
Он живо обернулся к Солье. Тот, снова сконфузившись из-за неожиданной встречи с господами из «Фейтозы», сдернул с головы шляпу и съежился в седле, словно стараясь уменьшиться выглядеть поскромней; он даже начал было вынимать ногу из стремени. Но Гонсало приказал ему ехать в Финту и прислать кого-нибудь из сыновей с лошадью к Святому роднику. Он, фидалго, пока побудет здесь в обществе господина советника. Когда Солья боком отъехал, неловко кланяясь, как бы отгоняемый прочь смеющимся голосом фидалго, который торопил его домой, Саншес Лусена дал волю своему удивлению:
— Чего не увидишь на свете? Я всего мог бы ожидать, всего, только не этого! Чтобы сеньор Гонсало Мендес Рамирес вел в поводу по дороге в Коринду лошадь, на которой расселся мужик! Да вы просто добрый самаритянин… И даже больше!
Гонсало сел на скамью рядом с Саншесом Лусеной и стал отшучиваться:
— О, не думаю, чтобы добрый самаритянин заслужил столь лестную страницу в Евангелии только тем, что предложил своего осла больному левиту: без всякого сомнения, он выказал и другие, более прекрасные добродетели… — И, улыбнувшись доне Ане, которая величественно обозревала через лорнет давно знакомые ей деревья вокруг источника, продолжал: — Уже два года, сеньора, как я не имел чести…
Но Саншес Лусена вдруг закричал:
— Ай! Сеньор Гонсало Рамирес! У вас на руке кровь!
Фидалго с испугом оглядел себя. На белой замшевой перчатке расплылись два красноватых пятна.
— Это не моя кровь. Вероятно, я запачкался, когда придерживал за ногу Солью.
Он сдернул перчатку и швырнул ее в кусты позади скамьи. Затем снова улыбнулся:
— В самом деле, я не имел чести видеть вас, милая сеньора, с самого бала у барона Маржеса, в Оливейре… с нашумевшего карнавального бала! Прошло уже два года, я был тогда студентом. Но до сих пор помню ваш маскарадный костюм: вы были одеты Екатериной Русской.
И, обволакивая ее всю улыбкой своих насмешливых, ласковых глаз, он думал про себя: «Красивая женщина. Но до чего вульгарна! Особенно голос!» Дона Ана тоже не забыла праздника у Маржесов.
— Только кавальейро ошибается. Я была наряжена не русской, а императрицей.
— Совершенно верно, русской императрицей, Екатериной Великой. И с каким великолепием! С каким редким вкусом!
Саншес Лусена блеснул на Гонсало золотыми очками, наставительно поднял длинный, бледный палец.
— А я прекрасно помню, как была одета ваша сестрица, сеньора дона Граса: на ней было платье крестьянской девушки из Вианы… Замечательнейший бал. Не удивительно. Наш Маржес всегда на высоте. С того вечера мне ни разу не привелось видеть вашу сестрицу в узком кругу, сеньор Гонсало Рамирес. Лишь издали, в церкви…
Он, впрочем, редко бывает теперь в Оливейре, хотя и содержит там всегда готовый дом, конюшню и полный штат прислуги; то ли воздух тамошний ему не годится, то ли вода, но в городе ему постоянно нездоровится.
Гонсало проявил живейший интерес;
— А чем, собственно, страдает господин советник?
Саншес Лусена горько улыбнулся. Лиссабонские врачи ничего не могут понять. Одни считают, что дело в желудке, другие — что виновато сердце. Так или иначе, поражен какой-то важный орган. У него бывают жестокие приступы, невероятно жестокие… Впрочем, с помощью режима, молочной диеты, полного покоя он надеется протянуть, по милости божией, еще несколько лет.
