— Ура-а!.. — закричали школьники. Чёрная душа подошла к ёлке.

— Да здравствует Новый год! — торжественно сказала она. — Поздравляю вас, деточки! — Но, увидев Митю и Лёлю, Чёрная душа шагнула назад, стушевалась и побежала к выходу. Дети удивлённо глядели ей вслед.

— Чья это мама? — спросила Зоя.

— Это не мама, — сказал Митя.

— Чёрная душа… — прошептала Лёля.

Митя подошёл к Деду Морозу и сказал ему на ухо:

— Это была Чёрная душа… Она убежала!

— Не бойся, — сказал дядя Вася, который всё знал. — Она долго не проживёт. Придёт весна, и она растает. — По знаку дяди Васи Саша Тимошкин пустил на радиоле вальс «Снежинка» и стал швырять ленты серпантина и конфетти.

Стараясь не наступать валенками на туфельки Лёли, Митя кружился в вальсе и пыхтел.

— Мне пора, — в разгаре веселья вдруг сказала Лёля.

— Куда? — всполошился Митя.

Лёля пошла к выходу, Митя за ней. Он нашёл её белую шубку среди наваленной одежды. И они вышли на улицу, где горели звёзды. Перед крыльцом стоял маленький серебряный самолёт с косыми крыльями.

— Сказка кончилась, — грустно сказала Лёля. — И я уезжаю.

— Куда?

— Домой, в хрустальный дворец.

— И мы никогда не увидимся? — спросил Митя в отчаянии.

Лёля подошла к самолёту, на хвосте которого висела связка бубенцов, оторвала один бубенчик и протянула Мите:

— Если очень захочешь меня увидеть, — найдёшь!

Пропеллер завертелся. И самолёт умчался, поднимая снежную пыль. А затем проплыл в тёмном небе, заслоняя звёзды.

Митя постоял. Снег весело танцевал в освещённом окне школы. Там плясали, оттуда доносились музыка, смех. Митя пошёл было к школе, но вспомнил, что Лёли там нет. И, понурив голову, повернул домой. Он открыл дверь своей избы. Навстречу ему рванулись звуки аккордеона. За праздничным столом хлопотала нарядная Митина мама. Посреди стола румяный гусь держал в клюве бумажный цветок, а вокруг лежали яблоки. Председатель сельсовета дядя Андрей играл на аккордеоне. И гости говорили все сразу.

— А-а, фантазёр явился! — сказал бухгалтер.

— Приходит, понимаешь, и говорит, — сказал дядя Андрей: — «Я слепил Лёлю!»

— Какую Лёлю? — спросил кто-то из гостей. — А как он учится?

— Он у меня мечтатель, — любовно сказала Митина мама и положила сыну кусок пирога. Митя уселся на лавку, поднёс кулак к уху, тихо позвенел бубенчиком и принялся за пирог.

Спорим, что нет! На что? На что угодно, что вы не знаете, из чего делаются куклы! Вы думаете, — из папье-маше, целлулоида или просто из тряпочек? Хм, как бы не так! Чего доброго, вы ещё скажете, что некоторые куклы говорят «ма-ма», потому что внутри пищалки, а есть которые вообще ничего не говорят? И это ошибка! Впрочем, и мы думали про кукол, как вы, до тех пор, пока один очень странный случай не раскрыл нам глаза.

Дело было так. У Таты Корольковой — девочки из дома № 7 по Воротниковскому переулку — заболело горло, и её уложили в постель. Она лежала; её нос был едва виден среди двух огромных подушек, а из-под мышки торчал градусник. Сонно щурясь под лучом солнца, падающим из окна, Тата придумывала себе развлечения. Стоит, например, зажмуриться, и сразу начинают вертеться красные, зелёные, радужные круги. А если посмотреть на солнце сквозь ладонь, еще интереснее: между пальцами светятся красные линии.

Хотя глотать было больно. Тата, как всегда при ангине, то и дело глотала и морщилась. Вы спросите: какое это имеет отношение к тому, из чего делаются куклы? Самое прямое, и вы скоро в этом убедитесь. Итак, Тата глотала, морщилась, опять глотала, опять морщилась, потом вздохнула и повернула голову.

Перед ней на ночном столике, будто флот, плывущий под разноцветными парусами сигнатурок, искрились на солнце лекарства. Впереди всех плыл толстый коричневый пузырёк, на котором не по-русски было написано «Ипеккакуана».

— Ипеккакуана… — прошептала Тата и поглядела наверх.

На потолке, отражаясь от форточки, вспыхивали и разлетались тени и зайчики. Тате захотелось чихнуть. Она долго собирала нос в складки — вот-вот чихнёт, но так и не чихнула. А когда решила, что уже не чихнёт, — вдруг чихнула, да так, что взлетели паруса сигнатурок.

— На здоровье! — сказала Татина мама — толстая, большая, с такой же чёлкой на лбу, как у дочки. Она только что вошла и открыла дверь ногой, потому что руки были заняты тазом с водой. В тазу плавала губка и качалась комната, отражаясь в воде.

— Спасибо, мамочка, — ответила Тата.

Поставив таз на стул, мама пощупала дочке голову, посадила и начала умывать губкой.

— Болит горло? — спросила она.

— Болит, — жалобно сказала Тата.

Мама схватила пузырёк с ипеккакуаной, которую прописала вертлявая докторша из районной поликлиники, но, вспомнив, что у докторши коса, как у девчонки, и что она окончила институт всего три года назад, поставила пузырёк на место. На другие лекарства мама даже не взглянула: их прописал доктор из квартиры № 13. Маме не понравилось всё — и номер квартиры, и сам доктор: он слишком много говорил и не взял денег. Правда, на всякий случай она заказала его лекарства, но Тате дала каждое по одному разу.

«Возьму-ка я марганцовку», — подумала мама. Это было старое, испытанное средство всех мам и бабушек. Не удивляйтесь, что мы задерживаемся на таких подробностях, — они имеют прямое отношение к той удивительной истории, которую мы взялись вам рассказать.

Мама бросила зёрнышко марганцовки в стакан, и в воде стали расплываться лиловые нити; сперва они превратились в облако, потом в осьминога, наконец всё смешалось и вода сделалась фиолетово-красной.

Тата полоскала горло, опуская воду в гортани то ниже, то выше: От этого звук становился то выше, то ниже. Это рассмешило Тату, она фыркнула и чуть не проглотила марганцовку.

— Перестань, — сказала мама.

Задребезжал звонок.

— Доктор…

— Опять доктор? — жалобно сказала Тата.

— Да, самый хороший.

Быстро поправив дочкину постель, мама убежала. Слышно было, как открылась и закрылась входная дверь. В коридоре раздались голос мамы и самодовольный басок. Затем дверь отворилась, и появились сначала — дым, через некоторое время — живот, потом — трубка, а потом и сам доктор целиком.

Он вошёл не спеша, покосился на лекарства, прописанные коллегами, небрежно отодвинул их, уселся в кресло, закинув ногу на ногу, и расстегнул пиджак, чтобы удобнее устроить живот. От металлической защёлки его подтяжки на потолке заиграл ещё один зайчик.

Татина мама остановилась у порога:

— Вчера утром у неё было 37 и 2, днём — 37 и 6…

Доктор невозмутимо выбил трубку в хрустальную вазу и, прищурясь, смотрел на маму. А она всё говорила:

— …Вечером — 37 и 9, а ночью у неё было 38 и 3!

Щёлкнув крышкой часов, доктор взял двумя пальцам! — руку Таты. Но едва он прощупал её пульс, как за стенкой раз дался гром рояля: — кто-то изо всех сил забарабанил по клавишам.

Мама вздохнула. Доктор пытался сосредоточиться, но слышал только рояль. Холодно посмотрев на Татину маму, он спросил:

— Нельзя ли прекратить эти экзерсисы?

— Попробую… — сокрушённо сказала она. — Там живёт такая девчонка… — и вышла в переднюю.

Оставшись наедине с Татой, доктор постучал пальцами по столу, скучающе посмотрел на девочку, потом на потолок.

— Покажи язык, — сказал он.

Тата с удовольствием показала ему язык.

За стеной музыка прекратилась, и вошла мама. Доктор снова взялся за пульс. Но за стеной опять загремел рояль.