Олег стоит перед витриной, залитой мертвенным светом люминесцентных ламп. Сверху доносится монотонное шипение красных неоновых букв. Оказывается, они имеют свой голос. Только услышать его можно, когда город начинает дремать на голосистых улицах становится по-деревенски тихо.

В центре витрины бутафорная патефонная пластинка. Она во много раз больше обычной. На выкрашенном в черный цвет диске танцующая пара, вырезанная из толстой фанеры: девушка — в белом бальном платье с широкой, вздувшейся парусом, юбкой, — ее вылощенный партнер — в черном вечернем костюме.

У Олега нет такого элегантного костюма. Его вполне устраивает добротный выходной костюм из синего «метро» с узенькой белой строчкой. А вот то, что нет у него девушки, с которой было бы приятно пройтись по задремавшим улицам, это хуже. Всегда лучше коротать время вдвоем, а не одному, как сейчас.

Девушки не балуют Олега вниманием. Им нравятся парни статные, сильные, веселые. А он долговяз и тощ, фигура у него нескладная, движения какие-то вялые, расслабленные. И походка некрасивая: идет и волочит ноги, нудно шаркая подошвами. Ко всему этому Олег еще излишне застенчив и робок.

Ну, в общем, «Шнурок», как его добродушно называют товарищи. И Олег свыкся с этим шутливым и незлобивым прозвищем, которым его окрестил Петька Ищенко.

Ничего не поделаешь. Жаль только, раньше никто не надоумил спортом заняться всерьез.

Он отходит от витрины и идет дальше по проспекту Мира. Идет просто так, без всякой цели, прогуливаясь.

Можно было бы зайти к Петьке, живет он здесь неподалеку. Но его наверняка не застанешь. Вечерами Петр никогда не сидит дома. А по утрам, как правило, появляется в цехе запыхавшийся и заспанный. Потом в течение всего рабочего дня, особенно после перерыва, частенько поглядывает на часы. Олег знает: вечером у Петра очередное свидание.

Сейчас он встречается с Валей — худенькой, вертлявой чертежницей из отдела главного конструктора. Это его очередное увлечение. А до Вали встречался с Машей Ворониной — инструментальщицей из их цеха. Теперь они подчеркнуто сухо здороваются и уж никогда не увидишь их за одним столом в заводской столовой во время обеденного перерыва. А раньше было — водой не разольешь.

Олег вздыхает, достает из кармана измятую пачку «Беломора», закуривает.

«Да, Маша Воронина — это да! Куда тягаться с ней этой фифочке-чертежнице. А вот поди разберись кому, кто и почему нравится».

Он доходит до табачного киоска на углу проспекта и Заводской улицы и поворачивает назад.

«Пора, пожалуй, домой. Как раз успею к последним известиям, — думает Олег. — А завтра надо бы спросить у Петьки, что же все-таки у них с Машей произошло…»

Он не спеша идет по тускло освещенной улице, шаркает подошвами по асфальту. Улица обсажена густо разросшимися остролистыми кленами, столбы с фонарями расставлены редко, и на тротуаре совсем темно. Темно и безлюдно. Впрочем, на автобусной остановке стоит женщина, держит за руку мальчика лет восьми. И еще одна женщина с разбухшей от покупок авоськой тоже ожидает дежурный автобус. А в подъезде большого пятиэтажного дома, украшенного пилястрами и башенками, угадываются две стоящие рядом человеческие фигуры. Так, наверное, где-то сейчас стоит и Петр со своей новой симпатией.

Олег снова проходит мимо мертвенно-голубоватых витрин универмага. Навстречу из-за угла вываливается шумная молодежная компания.

«Из клуба, — решает он и отходит ближе к мостовой, в густую тень. — Очень нужно, чтобы встретился кто-нибудь из знакомых. Увидят одного — начнутся шутки, подначки…»

Но знакомый тут как тут. От группы отделяется Виктор Друп — комсорг цеха — и направляется к Олегу.

— Привет! Ты что здесь?

— Да так… К приятелю заходил…

— Шнурок! Такую лекцию о международном положении пропустил. Лектор из Киева. Ну и здорово он о Кубе, о боях на мысе Плайя-Хирон, о Фиделе Кастро рассказывал!

Виктор оборачивается в сторону своих спутников, зовет: — Воронина!

Одна из девушек останавливается. Голубоватый свет льется через зеркальное стекло витрины на пестрое поплиновое платье, черные остроносые туфельки на тонких каблучках.

Как все-таки одежда изменяет внешность! Вот сняла Маша спецовку — и совсем другой человек. Правда, она всегда хороша — глаз не оторвешь, а сейчас— ну, куда там любой кинозвезде!

— Добрый вечер! — приветствует Машу Олег и с трудом отводит взгляд от ее лица.

«Красивая она, очень красивая… Ну и дурень же Петька…»

— Ты извини, Воронина, — Виктор обращается к Маше, — но это же просто здорово, что мы Олега встретили. Вот он тебя и проводит. Судя по всему, ему спешить некуда. А я домой помчусь, чтобы скандала семейного избежать.

Виктор, как обычно, шутит. Все знают: комсорг с женой живут дружно, дай бог, как говорится, другим так жить. И если Виктор был сегодня в клубе без Светы — значит, никак не могли прийти вдвоем, не на кого было оставить сынишку.

— Ты не беспокойся. Я и сама дойду. — Маша смотрит на освещенную витрину, где белый аист из папье-маше несет в красном клюве запеленатую куклу, а в детских колясках сидят еще несколько розовощеких лоснящихся кукол в разноцветных распашонках и весело размахивают пластмассовыми погремушками. Маше совершенно безразлично — проводят ее или нет. Был бы здесь тот, кто интересует ее, чья близость волнует, — другое дело. А так разве не все ли равно?

— Нет, зачем же. Олег с удовольствием проводит тебя. — Виктор поворачивается к Олегу. — Не так ли?

Олег молчит. Он чувствует, как кровь приливает к щекам. Хорошо, что на лицо падает отблеск от неоновой вывески. А Виктор снова обращается к Маше,

— Все-таки, знаешь, время позднее… — Он торопливо пожимает руку Маше, Олегу. — Всего хорошего… — и устремляется вслед за удалившимися попутчиками.

— Ну, что ж, пошли…

Маша переходит на другую сторону улицы, сворачивает на Славянскую. Олег молча следует за ней.

«Неужели так и будем идти до самого ее дома, словно воды в рот набрав?» — тоскливо думает он.

Можно было бы, конечно, о многом поговорить. Вот вчера, например, в клубе областной театр показывал «Цыганку Азу». Спектакль, правда, ничего. И пьесу хороший драматург написал — Старицкий. Но почему театр других постановок не привозит? Что-нибудь о сегодняшнем дне…

Или поговорить о книге Всеволода Кочетова «Секретарь обкома», которую он вчера кончил читать. Интересно, что думает о ней Маша, — она ее тоже, должно быть, читала…

Но девушка молчит, думает о чем-то своем, и Олег не решается заговорить первым.

— Что это твоего дружка по вечерам нигде не видно? — неожиданно спрашивает Маша.

Олег не находится, что ответить. Не скажет же он Маше, что его сосед по станку, после того как познакомился с этой чертежницей, все свое свободное время проводит с ней. Поэтому он бормочет невнятное:

— Н-не знаю.

И злится на Петьку.

— Тоже мне молодец. На людях показываться боится.

— А что ему бояться?

Олег задал вопрос не подумав, лишь бы не прервался едва затеплившийся разговор. И сразу же пожалел об этом.

Маша резко остановилась, повернулась к нему лицом, и Олег увидел, как скривились губы девушки. От этой улыбки, выражавшей смесь иронии и презрения, ему стало не по себе.

— Разумеется, бояться ему нечего. Но если у него совесть есть — неловко ему все же, должно быть, людям в глаза смотреть. Каждый день за какой-нибудь новой девчонкой волочится. Дурочек все ищет. Тоже мне неотразимый красавец…

— Да нет, парень он все-таки красивый. А вот по отношению к тебе он, конечно…

— Дело не во мне. Мне лично он вот ни на столечко не нужен, — девушка вытянула левую руку и приложила конец большого пальца к ногтю согнутого указательного. — Только вообще не годится таким быть.

Маша говорила горячо, со злостью. Олег не перебивал ее, не пытался возразить, заступиться за приятеля.

Разве она не права? Есть у Петра какая-то легкость во всем. Олег и сам не один раз думал об этом. Конечно, спора нет, токарь Петр классный. И внешне он парень интересный, и волосы у него красивые — волнистые, блестящие, с золотым отливом, и в плечах крепок. И язык у него подвешен — дай бог. Но разве это самое главное?