— Не знаю, здесь всё делается так медленно. Возможно, несколько недель. Почему ты спрашиваешь? Ты, наверное, ужасно скучаешь?

— Нет, я не скучаю. Во всяком случае, пока. Мне даже нравится жаркая погода, но я хочу до осени приехать в Нью-Йорк.

— И снова начать играть в теннис?

— Да, мне нравится работать.

— Ты будешь жить в Нью-Йорке вместе с Полом?

Вопрос прозвучал.

Джим ответил не сразу:

— Может быть. Но я сам по себе.

Ответ был дан.

— А что ты делал в Голливуде?

— Давал уроки тенниса. Немного.

— В Голливуде, должно быть, интересно. Я давно туда не наведывалась. А ты встречался с… — она стала называть имена, и он отвечал «да» или «нет». Затем она осторожно стала называть имена гомосексуалистов. На большинство из этих имён Джим отвечал «да». В конце концов речь зашла о Рональде Шоу.

— Я встретила его однажды в Нью-Йорке, — сказала Мария. — Мне он показался маленьким тщеславным человеком.

— Когда узнаешь его поближе, он вовсе не такой плохой. — Джим демонстрировал благородство. — Он не очень счастлив, непонятно почему. У него есть всё.

— Кроме того, что он хочет.

— Я думаю, он сам не знает, чего хочет, как и все мы.

Мария задумалась. Она недооценивала Джима.

— Наверное, ты прав. Немногие люди знают. А если и знают, то не умеют получить.

— Вот мне, например, хочется денег, — сказал Джим, — достаточно, чтобы хватило на жизнь.

— И это всё?

— Ну, есть ещё одна вещь.

— Какая же?

— Это моя тайна, — засмеялся Джим.

Лето прошло. Мария закончила все свои дела, но они не уезжали. Салливан пил, Джим с Марией ходили купаться или осматривали руины. Жара стояла невыносимая. Стоило перейти улицу, и ты был весь мокрый от пота. Но они оставались, и никто из них не заикался об отъезде, даже Джим.

Все трое ждали.

Однажды они отправились на руины Чичен-Ицы и заночевали в соседней гостиничке, где познакомились с супружеской парой из Сиэтла по фамилии Джонсон. Джонсоны были молоды, энергичны и невинны. Миссис Джонсон была на седьмом небе, узнав, что перед ней Салливан.

— Я читаю буквально всё!

На самом деле она прочитала лишь одну из его книг и давно уже забыла, о чём она. При всём том встреча с настоящим писателем её взволновала.

Вечером после обеда они уселись среди пальм. Говорила почти одна миссис Джонсон. Приятная дремота охватила их. Мария сидела, сложив руки на коленях, и смотрела на руины вдалеке. Пирамиды и нарядные квадратные сооружения в свете звёзд казались жутковатыми.

Джим пытался подавить зевоту. Он хотел поскорее улечься в постель. Салливан наслаждался текилой и похвалами миссис Джонсон.

— Я так вам, писателям, завидую! Езди себе с места на место — не жизнь, а сказка. Знаете, я одно время тоже хотела стать писательницей, кем-нибудь вроде Фанни Хёрст. Но, наверное, у меня нашлись дела поважнее.

Она с нежностью посмотрела на мужа.

— Да, — сказал Салливан, — конечно, нашлись.

— А вы женаты, мистер Салливан, позвольте спросить?

— Нет, я разведён.

— Какая жалость. Возможно, это удивит вас, но, знаете, до замужества с Джорджем я и не жила по-настоящему. Но я надеюсь, вы снова женитесь, мистер Салливан. Я хочу сказать, что такой выдающийся человек, да ещё такой молодой и такой…

— Не думаю.

— Все мужчины так говорят, — миссис Джонсон пустилась в рассуждения о супружеской жизни и её головокружительных радостях.

Джим всегда чувствовал странное превосходство над нормальными людьми, считавшими, что все вокруг такие же, как они. «Если бы только они знали», — думал он, улыбаясь про себя в темноте.

Он кинул взгляд на Марию. Она сидела не шевелясь, как статуя, которую они видели сегодня среди руин — богиня в маске в форме черепа. Пол при виде этой каменной фигуры рассмеялся — он счёл примечательным, что единственная богиня в пантеоне индейцев майя была богиней смерти.

— А вы тоже писательница, миссис Верлен?

Супруги Джонсон решили, что эти трое странноваты — что это они путешествуют вместе? — но всё же, видимо, вполне нормальные. А если и нет, то всё это ещё интереснее.

— Нет, — ответила Мария. — Я никто.

— Вот как? — миссис Джонсон повернулась было к Джиму, но решила оставить свои вопросы: он был слишком молод и, видимо, ещё не совершил ничего достойного внимания.

— Эти индейцы просто очаровательны, правда, мистер Салливан?

— В каком смысле?

— Они такие примитивные и вместе с тем непостижимые. Я думаю, они, вероятно, вполне счастливы, даже если и бедны. Было бы большой ошибкой цивилизовать их. Они бы просто стали несчастными, вот и всё.

Она ещё какое-то время говорила об индейцах. Потом разговор неизбежно перешёл на кино. Число фильмов, которые смотрела миссис Джонсон, не уступало числу прочитанных ею книг. Но больше всего она радовалась, когда видела фильм, снятый по книге, которую она читала. Она запоминала всех героев, и отступления от оригинала выводили её из себя.

— Мой любимый актёр, конечно же, Рональд Шоу, — сказала она. — Он такой убедительный. Мне однажды попался в руки какой-то журнал — я их читаю в парикмахерской, там их всегда целая куча, — и я прочла, что он собирается жениться на этой испанской актрисе, Карлотте Реполло. А она ведь намного старше его. Жалко, правда?

Салливан посмотрел на Джима — тот покраснел. Марию происходящее забавляло. Трое людей, переодевшись, исполняли пьесу для публики, которая не в состоянии ни понять, ни оценить качество исполнения.

— Я бы посмотрела руины, — неожиданно сказала Мария.

— При свете звёзд? — в голосе Салливана прозвучала насмешка. — Впрочем, почему бы и нет. Проводи её, Джим.

— Я… — Джим посмотрел на Марию.

— А пойдём все вместе! — сказала она.

— Нет, идите вдвоём. Вы оба такие романтики.

Мистер и миссис Джонсон смотрели на эту троицу, чувствуя какой-то подтекст. Затем Мария встала, следом за ней Джим. Они вышли за пределы маленького светового квадрата от электрических ламп и погрузились в прохладную темноту ночи. Лишь мерцание звёзд освещало им путь. Как призраки, прошли они по скошенной траве, а потом, не сговариваясь, одновременно уселись бок о бок на каменные останки забытого бога.

Джим посмотрел на алмазы звёзд, сверкавшие в чёрных небесах. Он глубоко вздохнул. В воздухе висел запах полыни и разогретого солнцем камня. Он повернулся к Марии и увидел, что она ждёт. Его удивило, что он не чувствует страха.

— Здесь чувствуешь себя мертвецом, — её голос казался далёким и чужим среди руин.

— Мертвецом?

— Какое-то умиротворение. Всё неизбежно уходит, как эти камни, ждать больше нечего.

— Если только смерть такая.

— Она должна быть такой.

Долгое время они сидели молча. Наконец Мария сказала:

— Мы всё время играем.

— Да.

— И ведём себя нечестно.

— С Полом?

— И с Полом, и с самими собой. — Она вздохнула. — Жаль, что я плохо знаю людей — я бы хотела разобраться, почему всё так, как оно есть.

— Этого никто не знает. — Джим удивлялся собственной мудрости. — Я не знаю, почему я делаю то, что делаю, и даже, кто я такой.

— Я тоже не знаю, кто ты, — ответила Мария.

Они посмотрели друг на друга: белые пятна лиц.

— Я это я. Это всё. Больше ничего.

— Ничего? Не думаю. В действительности ты всё: мужчина, женщина, ребёнок; ты можешь быть, кем захочешь.

— И кто же я сейчас?

— Минуту назад ты был ребёнком.

— А теперь?

— Я не знаю.

Он начал дрожать. Он начал надеяться. Может быть, это случится?

— Ты боишься?

— Нет, не боюсь.

Он и в самом деле не боялся в этот миг.

— Ты можешь меня поцеловать?

— Я могу тебя поцеловать, — сказал он и поцеловал. Он поцеловал богиню смерти.

После этого всё стало другим, другим и одновременно прежним, потому что, в конечном счёте, ничто не произошло. Джим потерпел неудачу: он ничего не смог. Он не годился для этого.