«Илы» приняли колонну за немецкую. Такие ошибки бывают, особенно когда нет твердой линии фронта и все движется, колеблется. Люди, чертыхаясь, крича, летели через борта машин, пытаясь укрыться в придорожных канавах, вовсю костили летчиков. По соседству со связистами оказался черный артиллерийский капитан в новой шапке.

— От бисовы души! Ни за что ни про что башку продырявлють! — оглянувшись на девушек, весело блеснул он белыми зубами.

Когда самолеты сделали круг и развернулись на второй заход, из канав выскочили на дорогу все, кто здесь был, замахали винтовками, автоматами, шапками, закричали кто что мог.

— Пристрелить вас мало! — кричал черный артиллерийский капитан, свирепо потрясая в небо пистолетом, зачем-то вынутым из кобуры.

Самолеты не вняли ничему, завывая, ринулись на дорогу. Все снова залегли в канавах. На дороге остался один Троицкий.

— Куда! Назад! Назад! — кричал он громовым голосом, не отступая перед самолетами, изрыгающими огонь.

— Ой, что он делает! — вскрикнула Надя Ильина, выскочив на дорогу к Троицкому. — Ежик! — Рядом с ними на мостовую опять высыпалось звонкое.

— Наза-а-ад! Наза-а-ад! — кричал Троицкий, стоя на взгорбке дороги и размахивая руками крест-накрест, и Надя, держась за него и держа его, пыталась за ним спрятаться от самолетов.

Его голос будто наконец дошел до летчиков и они поняли свою ошибку. Самолеты уже сделали разворот на третий заход, но вдруг качнулись, легли на крыло, быстро ушли по-над кустами в сторону. Кругом раздался громкий вздох облегчения.

— Смотри, храбрец! — каким-то тоненьким, еще стянутым от страха голосом протянул Пузырев.

Шелковников громко засмеялся, мотнув обнаженной головой. Он предусмотрительно снял свою фуражку с «капустой», заслышав, какой карой грозил летчикам артиллерийский капитан.

Машины стали поворачивать назад, так как саперы подошли и сказали, что дальше ехать нельзя, немцы перехватили дорогу. Девушки, взволнованные пережитым, радостные оттого, что все обошлось благополучно, полезли на машину.

И вдруг послышались голоса:

— Капитан ранен! Товарищи!

И девушки увидели того самого артиллерийского капитана. Он стоял на обочине дороги, бледный, и растерянно, виновато улыбался, глядя куда-то в поле, и было такое впечатление, что это произошло только сейчас, сию минуту. Он сделал шаг вперед, в сторону, прямо в канаву, оступился, припал на одну ногу — и лег, тяжело, нехотя, ничком, и его новая шапка свалилась с головы и легла рядом.

Троицкий бросился к капитану, все окружили раненого, обступили его плотным кольцом.

— Поехали, поехали, — не обращая внимания на случившееся, торопил связистов Скуратов. Он один стоял у своей машины и, косясь красными воспаленными глазами на людей, столпившихся перед раненым, с каждой минутой терял терпение и надежду и уже не приказывал, а просил, ни к кому не обращаясь: — Поехали, поехали, товарищи. Мы не можем терять время. Нас ждут. Мы выполняем приказ!..

— На машину его! Скорее! — слышался из толпы голос Троицкого. — Тут близко. Я знаю. Скорее, тут близко!..

Толпа расступилась. Раненого подняли и понесли к машине.

— Поехали, поехали! — все более беспокойно твердил Скуратов. Он сел в кабину, громко хлопнув дверцей, Чинарев нажал на стартер. Связисты, пятясь, отошли к своей машине.

— Осторожно, товарищи! Ничего, капитан, бывает, терпи. Все будет в порядке, — слышался голос Троицкого, хлопотавшего с раненым.

— Мы уезжаем? — карабкаясь на машину, спрашивала Ильина. — А как же они, а как же Троицкий? Мы уезжаем без него? Евгений Васильевич! — крикнула она.

Дягилев подтолкнул ее и не успел сам перебросить ногу через борт, машина рванулась, точно обретя крылья, и стремительно помчалась по дороге обратно, подальше от этого места.

— Куда же мы? Зачем уезжаем от них! — еще раз воскликнула Ильина.

Ей никто не ответил. Вскоре машины комендантской роты остались далеко позади, а потом и вовсе потерялись из виду; связисты остались одни на дороге.

Варя ничего не понимала из того, что делалось: почему машины свернули с магистрали на какой-то проселок, почему они блуждали по дорогам, почему «илы» могли перепутать и штурмовать колонну своих же машин, почему оказался раненным артиллерийский капитан, и куда, наконец, Скуратов так гнал машину. Когда они остались одни, ей показалось, что весь мир сразу сузился до пределов кузова их машины, — и ей стало страшно. Сейчас, пожалуй, было даже страшнее, чем тогда, под землей. Тогда не было этого ощущения одиночества, хотя, по сути дела, она и оставалась под землей одна, тогда она знала, чувствовала, что где-то над нею есть солнце, простор, слышала, как люди из того, солнечного мира откапывали ее, слушала далекие сигналы службы оповещения, передавала тревогу в истребительный корпус.

Она с недоумением и страхом осматривалась вокруг, будто пытаясь учесть, что же осталось после всего в границах этого мира, который так внезапно сузился до пределов кузова их машины, — и видела напряженные лица подруг, карабины, которые они держали так крепко, что их пальцы побелели в суставах, видела у них в ногах мешочки и узелки с личными вещичками, телетайпы, которые могли бы связать их со всем миром, но сейчас безмолвствовали, упакованные в закрытые накрепко ящики с металлическими запорами, видела крошечный металлический сейф с ручкой наподобие дверной скобки, в котором хранились секретные документы, коды, позывные, еще один ящик с грубыми веревочными ручками, в котором лежали патроны и гранаты, видела до блеска начищенные щегольские сапожки Шелковникова…

Варя подняла глаза и не узнала самого Шелковникова: вместо фуражки летчика, делавшей его похожим на огородное пугало, у него на голове свободно висела новая шапка, и Варя сразу узнала ее — это была шапка артиллерийского капитана и в испуге, в каком-то ужасе оглянулась на Дягилева, на подруг — и все увидели, что на голове у Шелковникова шапка артиллерийского капитана.

— Сержант Шелковников! — стараясь перекричать встречный ветер, подымаясь, вдруг крикнул Дягилев. — Сержант Шелковников! Сейчас же снимите шапку, как вы смели!..

— Бросьте, лейтенант, — сказал Шелковников, нагловато усмехнувшись. — Я оставил ему фуражку…

— Снимите шапку, я приказываю! — с бешенством, не владея собой, закричал Дягилев и потянулся к пистолету. — Я приказываю, слышите?!

Шелковников с той же усмешкой глянул на Дягилева, нехотя снял шапку и положил на колени, обнажив свою маленькую голову с длинными черными волосами, чисто подстриженными на висках и затылке, и Дягилев сел и отвернулся, и все опустили глаза, и мир стал как будто еще уже, теснее.

А машина мчалась без остановки, точно у нее и в самом деле выросли крылья. По сторонам мелькали какие-то одиночные строения, кустики, лощинки, небольшие аккуратные рощицы в тумане. Пушек уже не было видно, и людей не было видно. Не было и ни встречных, ни попутных машин, как будто все провалилось сквозь землю.

Наконец Скуратов с ходу остановил машину, высунувшись из кабины, не в пример себе, резко позвал:

— Дягилев!

— Есть, товарищ инженер-майор! — крикнул Дягилев и выпрыгнул из машины.

— Куда мы едем, Дягилев? — сказал Скуратов тише, когда Дягилев встал перед ним. Варя затаила дыхание.

— Не знаю, товарищ инженер-майор, вам виднее, — ответил Дягилев. — Мы едем назад…

— То-то и оно, что назад! — укоризненно сказал Скуратов и вышел из кабины, раскрыл планшет, стал смотреть карту. — Черт бы побрал этих немцев, у них тоже есть населенные пункты с одинаковыми названиями. Нам нужно попасть в местечко П. Так?

— Точно так, товарищ инженер-майор. В местечко П., — сказал Дягилев.

— Но в какое из них? Тут два П. — одно впереди, другое — вон куда в сторону! Какое же П. наше?..

— Это, наверное, хорошо знал старший лейтенант Троицкий…

— Какой вам еще Троицкий! Какой Троицкий! — вспылил Скуратов. Озадаченно посмотрел на дорогу, задумался. — А вот куда подевались их машины? Они пошли вперед, а не назад, Дягилев. Почему же мы едем назад? — Скуратов повел носом, будто пытался уловить что-то в воздухе, решил: — Мы должны ехать вперед, и все едут вперед, садитесь, Дягилев…