Телетайп гремел, лента шурша ловилась на стол, Скуратов смотрел на ленту и молчал. Потом, будто вспомнив, достал из нагрудного кармана фотокарточку, протянул Варе:

— Дочка моя… Три года не видел…

С серой любительской фотографии на Варю глянуло прилизанное личико девочки с белым бантиком в волосах.

— Спасибо, Николай Васильевич, спасибо, — твердила Варя, смятенно думая: «Что с ним сегодня? Боже, что с ним?!»

— Ей уже одиннадцать, это старая карточка. Она теперь настоящая невеста, моя Людка.

— Спасибо, спасибо, — все тише шептала Варя, еще не веря, что и у Скуратова, как и у всех, была своя дочка, о которой он думал с нежностью, беспокоился.

Скуратов, словно угадывая, о чем она думает, стыдясь неожиданно проявленного чувства, встал, погладил Варю по плечу, сказал веселее, неуклюже прикрывая свое смущение:

— А у вас, Карамышева, есть очень хороший защитник — лев! На фронт, на казнь, в штрафной батальон — ради вас!..

Варя вспыхнула. «Это Игорь, он заступился за меня! Так что же он не подойдет ко мне, зазнайка!»

— Спасибо, Николай Васильевич!..

Скуратов махнул рукой, будто останавливая себя, чтобы не сказать еще «недозволенного» — он и так наговорил! — сутулясь отошел от нее.

«Ах, Игорь, вот он какой! Я ему задам, вот задам! — безмерно радовалась Варя. — Заступается, а сам не хочет и подойти, вот я ему задам!» И она с гордостью величественным взглядом окинула зал, девушек, сидевших за телетайпами, а самого Игоря даже не удостоила внимания. «Я ему задам, зазнайке, не подойдет даже, я ему задам! — все пело в ней. — И генерал тоже заступился, Вот и Скуратов, и все, оказывается, хорошие, хорошие, а я о них плохо думала, бесстыжая. Все хотят мне хорошего, все, все!..»

Если б она знала, что с ее делом вовсе еще не кончено, что в эту самую минуту Гаранина передавала шифровку с индексом «смерш», в которой содержался запрос о Варе по месту жительства, что через несколько дней специальные люди займутся там не только ею, но и ее бабушкой, и покойными отцом с матерью, и ее дядями, тетями, а потом донесут сюда результат такой же шифровкой! Варя не знала всего этого, и хорошо, что не знала.

Окончилась смена, она сдала аппарат сменщице, надела шинель, повесила через плечо противогаз, взяла карабин и вышла на улицу.

Смена построилась, и пошла в расположение роты.

Когда колонна вышла за шлагбаум и направилась по сырой и тесной лесной дороге — уже спустились сумерки, — Варя с завидной для девушки смелостью подошла к Игорю, потянула его в сторону, сбавляя шаг, а когда они отстали немного от всех, сказала обиженно:

— Я не могу больше так, Игорь! Ты даже не подойдешь ко мне.

— Виноват, прости, рыжая, — весело ответил Игорь.

— Я не рыжая, я каштановая, — сказал Варя, весело, счастливо рассмеялась, и этого было достаточно, чтобы закончить «все объяснения между ними и разрешить все сомнения. Они взялись за руки и пошли следом за строем, все больше отставая. Шли молча, как будто между ними было уже все переговорено, думая о своем.

— Как ты могла, Варя? — наконец спросил Игорь.

— Что «как»?

— Сделать такую ошибку.

— А я не хотела, Игорек, — сказала Варя, опять повторив это свое «не хотела» и удивляясь, как этого не поймет Игорь. Будто спохватясь, быстро добавила: — А что посадили, ладно, ладно. Я могла просидеть десять суток и не условно. Сначала только страшно, и время тянется, а потом привыкаешь. Это ладно. За каждую ошибку человек должен расплачиваться. А так я не хотела, Игорь, ей-богу, не хотела!..

— Не хотела, а вот чуть под трибунал не попала. Тебе даже расстрелом грозили, ты знаешь это?

— Расстрелом? — Варя даже остановилась. — Мне? За эту ошибку? — Она отпустила руку Игоря, пошла в стороне от него, посуровев, глубоко задумавшись. Потом воскликнула, потрясенная:

— Расстрелять, как же так! Меня! Значит, я и не шла бы с тобой сейчас, не видела бы вот этих деревьев, вот этого неба, звезд, не думала бы, не увидела бы завтра солнышка! Как же так! Неужели этакое можно сделать, Игорь?

Игорь промолчал. Варя прислушивалась, будто ждала ответа и от деревьев, и от лесных шорохов. Но ответа не было. Тогда она засмеялась радостно, приглушенно — и в ее смехе было столько восторга оттого, что ничего этого не случилось, что она идет сейчас рядом с Игорем, видит деревья, небо, звезды, что завтра обязательно встретит восход солнца, что Игорь тоже невольно рассмеялся, и они снова взялись за руки.

— Сегодня у меня первый день условного наказания, — сказала Варя. — А что такое условное наказание, Игорь? Как это понять — десять суток условно?

— Условно, Варя, — значит вести себя в эти десять дней как следует. Чтобы оправдать наказание…

— А как это «как следует»? Я все время веду себя как следует.

— Тогда еще лучше.

— Интересно! Так я и сама этого хочу — еще лучше! Кто этого не хочет — лучше!..

Колонна ушла далеко вперед, на землю опустилась ночь. В лесу стало совсем темно, дорога скорее угадывалась под ногами, нежели виделась. Только справа, над багряным перелеском, ровно светило небо.

— Как хорошо, Игорь, как хорошо! — шептала Варя. Ей явно не хватало слов, чтобы выразить свои переживания. «Что бы такое сделать хорошее, самое, самое хорошее? — думала она. — Я сейчас сделала бы все, что только можно!» Игорь пожал ей руку, и она перехватила его руку в свою, глянула ему в лицо, спросила, будто наконец нашла то, что надо было сделать хорошее:

— Игорь, ты знаешь морзе, понимаешь азбуку морзе на слух? Ну вот, если я тебе передам? Слушай, слушан, что я тебе передала? — и, не дожидаясь его ответа, стала быстро передавать, пожимая его руку: «И-г-о-р-ь… И-г-о-р-е-к…»

— Ну что, понял? Что я передала?..

Они остановились, взявшись за руки, не дыша и слыша лишь, как часто и гулко бьются их сердца.

— Ну понял? Читай еще. «И-г-о-р-ь. И-г-о-р-е-к». Понял? Понял? — тормошила его Варя.

Игорь, отличный слухач, конечно, все понимал, но, поддаваясь какому-то бессознательному чувству, отрицательно покачал головой:

— Нет, Варя, не понял.

— Ах ты какой! — с досадой сказала она и еще крепче сжала его руку. — Ну слушай лучше, слушай! — И снова четко, размеренно стала передавать: «И-г-о-р-е-к, я т-е-б-я л-ю-б-л-ю…» Понял? Понял? «Л-ю-б-л-ю, т-ы л-у-ч-ш-е, л-у-ч-ш-е в-с-е-х, л-ю-б-л-ю, л-ю-б-л-ю, л-ю-б-л-ю!» — передавала она без конца, и они стояли затаив дыхание и слушали, что она передавала. Наконец Игорь покачал головой, взял ее за руку сам:

— Теперь ты. Слушай. — Быстро передал: «Варя, хорошая моя, я все, все понимаю, милая, милая…»

Он знал, что Варя не поняла его. Знать азбуку морзе еще недостаточно для того, чтобы принимать на слух. Но она успокоилась, вздохнула, будто самое трудное миновало благополучно, пошла вперед, твердя:

— Как хорошо, Игорек! Как хорошо! Я тебя так люблю… так люблю! Хочешь, я для тебя все отдам, все! Хочешь? Я ничего не боюсь. Ты — это я. Я — это ты — вот как я тебя люблю! Ты и я, ты и я — боже, как это все хорошо! Интересно, слышат ли нас сейчас деревья, слышат ли звезды? Неужели не слышат?

Игорь не верил своим ушам, он боялся сказать слово, чтобы не спугнуть ее. Его поразило не это признание в любви, такое отважное, не это еще более отважное «если хочешь, все отдам тебе», а то, как тут же, произнеся эти слова, она забыла их, заговорила о деревьях и звездах. Значит, она не только любила его, но и верила ему. Эта вера, чистая, наивная, безграничная, и была самым поразительным в Варе, во всем ее объяснении.

Они шли плечо в плечо молча, потрясенные тем, что было высказано и узнано. Над лесом, прямо над дорогой, поверх сосен, впереди, поднялась луна, красная, огромная. Игорь посмотрел на Варю и увидел, каким светлым, золотистым стало ее лицо при свете луны, с какой надеждой и ясностью светились ее глаза.

— Эх, Варя! Варя! Как только я встретил тебя? В такое время, когда все перемешалось, когда так много людей потеряли друг друга! А я — нашел! Тебя! Скоро кончится война, съездим на последнюю операцию, а там — мир, мир! Если ты после войны поедешь со мной, если ты будешь согласна быть со мной, мы с тобой устроимся где угодно, переживем все, что выпадет нам, все переживем! Мы, Варя, будем людьми. Настоящими людьми!