Я впервые был на высоте 8250. Обычно после первой ночи на новой высотной отметке болит голова и утром тяжело включаться в работу. А работа предстояла сложная, к тому же совсем неизвестная: дальше этого лагеря никто не ходил.

Чтобы исключить утренние неприятные ощущения, я решил попробовать спать с кислородом, расходуя 0,5 литра в минуту.

По связи вечером мы сообщили базе, что завтра возвращаемся за грузом, однако утром я предложил не терять рабочий день сразу двоим. Пока Эдик ходит за своим рюкзаком, я смогу начать обрабатывать маршрут. Эдик согласился.

Я взял пять верёвок, крючья, молоток, карабины. Подойдя к концу перил, оставил груз, повесив на себя только железо. Закрепил конец верёвки, пристегнулся к ней зажимом и пошёл, организуя промежуточные точки страховки. В случае срыва я повисал на системе “зажим — верёвка — промежуточный крюк”. К счастью, срывов удалось избежать. Этот метод — так называемая система одиночного хождения — конечно, менее удобен, чем работа в связке, но всё-таки он позволил нам выполнить дневной план. Неудобство заключалось в том, что каждый участок приходилось преодолевать трижды — вверх, вниз, вверх. Навешивая верёвку, я лез, конечно, без рюкзака, потом возвращался, чтобы поднять его к подножию очередной стенки и достать следующую верёвку. Если спустить эти скалы на высоту кавказских вершин, то они не представят особых трудностей для опытного скалолаза.

Сложенные из горизонтальных слоёв чёрного сланца, с большим количеством трещин, они удобны для лазания при любой крутизне. Но здесь приходится работать не в лёгком свитере и не в галошах. На ногах тяжёлые двойные ботинки, по два килограмма каждый, с утеплителями, на руках толстые шерстяные рукавицы. Даже в этих условиях, не будь снега на каждой полочке, каждой зацепочке, можно было бы идти быстрее. И в довершение всего — трещины слишком мелкие, а скалы непрочные, — трудно найти место для надёжного крюка.

Заканчивая обрабатывать третью верёвку, вдруг услышал крик. Замер, стоя на мелких зацепочках, пытаясь сдержать дыхание. Прислушался. Тихо. Неужели слуховые галлюцинации? Кто здесь может кричать? Сейчас на этой высоте я один со всем миром. Альпийские галки иногда кричат очень пронзительно, но даже они не в состоянии сюда залететь. Ближайшая живая душа — Эдик, но он далеко внизу и за несколькими изгибами гребня. Значит, показалось. Тревожный симптом. До сих пор не замечал за собой отклонений от равнинных норм. Выдал себе верёвку, сдул пушистый снег с очередной полочки. Скорей бы выбраться на эту снежную шапку, подвигать пальцами в ботинках, на несколько минут сунуть руки под пуховку. Сколько же мне ещё здесь вертухаться? Под стенкой в рюкзаке последняя верёвка. Но каким окажется рельеф дальше?

Вдруг опять крик. Что за чертовщина? Теперь уж точно не ослышался. Лихорадочно ищу место, где можно закрепить верёвку. Как назло, ни выступа, ни трещин. В эту труху забить бы “морковку” (Универсальный ледово-скальный крюк). Может быть, вот сюда зайдёт швеллер? Хотя бы временно. Быстро встегиваю карабинный тормоз. Съезжаю со стенки. Дальше несколько участков — просто держась зa верёвку руками. Надо спешить. Наконец отсюда маршрут виден далеко вниз. Ниже палатки на стенке замечаю Эдика. Видно только его голову и плечи.

— Что случилось?

Эдик не сразу поднял голову. Молча смотрит на меня, тяжело дышит.

— Что с тобой? Ты кричал? Молчание. Я переминаюсь на месте в замешательстве.

— Мне спускаться? Нет?

Эдик отвернулся от меня и, кажется, начал двигать зажим по перилам. Внешне с ним всё нормально. Так ничего и не поняв, я опять поднимаюсь к верхнему концу перил. Наваждение какое-то. Может быть, он хотел, чтобы я помог ему вытащить рюкзак, а потом передумал? Надо бы успеть сегодня навесить ещё верёвку. Как-то медленно у меня движется обработка. Скоро сумерки, опять холод собачий...

К семи часам я навесил четыре верёвки, в добавление к той одной, что успела навесить группа Голодова, то есть как раз до половины пути к лагерю-5.

На этом участке отдельные вертикальные стенки чередовались с длинными острыми снежными гребнями. На снегу сложность была не в прохождении, а в опасности улететь с внезапно обвалившимся карнизом и в неудобстве организовать страховку. Приходилось вырубать из снега тумбы диаметром полтора-два метра и обвязывать их верёвкой. Вернулся я в палатку уже в полной темноте, около восьми вечера, опять страшно уставший.

Эдик лежал, не зажигая свечки и не разведя примуса, постанывая от боли. В двух словах он сообщил мне, как завис на стенке уже при подходе к палатке. Пытаясь застегнуть второй зажим, он сделал что-то не так, и зажимы проскользнули по верёвке. Самостраховка, на которой висел, была закреплена слишком низко на груди, и рюкзак опрокинул его. Эдик изо всех сил старался вернуться в нормальное поло-жёнке, голой рукой хватался за мелкие зацепки, обмораживая пальцы до волдырей, но ничего не получалось. Груз был тяжёл: ведь он захватил ещё и часть того, что не принёс Наванг, вернувшийся в лагерь-3. Рюкзак душил поясным ремнём, а до перил было не дотянуться. В это время кончился кислород, и наступил момент, близкий к потери сознания. Ради спасения жизни надо было жертвовать рюкзаком. Расстегнув ремень, Эдик ещё пытался как-то спасти груз, держа рюкзак за лямку на руке. Но удержать такую тяжесть, вися вниз головой, было трудно,— ведь даже стоя на площадке, дыша кислородом, он едва мог надеть его на себя.

Рюкзак распоролся по всем швам от первого же удара о камни. Ближе всего, метрах в ста пятидесяти, зацепилась верёвка, которая находилась на самом дне рюкзака, остальное — крючья, карабины, кислород, продукты, два фотоаппарата — навечно затерялось в снегах кулуара Боннингтона. На лице осталась кислородная маска с рваной дырой в том месте, где к ней подходила трубка от баллона.

Мы ещё раз посчитали наше снаряжение и кислород. Получалось, что завтра мы ещё сможем работать, а дальше остаётся только надеяться на заброску верёвок и кислорода группой Иванова.

Я взялся за примус. Опять легли очень поздно

2 мая. Утром Эдик “раскачивался” часа четыре, и вышли мы поздно. Эту ночь я проспал с кислородом, а утром отдал маску Эдику. Соорудил ему рюкзачок из чехла палатки и укрепил в нём кислородный баллон для работы на маршруте.

Мы взяли шесть верёвок и двинулись по моим вчерашним перилам. Не успели повесить две верёвки, как пошёл снег, и работать на скалах стало крайне трудно. А я как раз вышел на сложнейшую стенку участка 4—5. Хорошо, что порода в этом месте оказалась довольно прочной,— пришлось почаще бить крючья и переходить с лесенки на лесенку. Вдруг мы услышали голос и увидели Серёжу Бершова. Я не мог понять, как он здесь оказался. Группа Иванова делала запланированную ходку из лагеря-3 в лагерь-4, ребята отдыхали в нашей палатке, а Серёжа решил подбросить свой груз прямо к тому месту, где мы работали. Для великолепного скалолаза, отлично акклиматизированного, с кислородом и небольшим грузом, в девять килограммов, лишние шесть-семь верёвок не представляли большого труда. Серёжа всегда весел и разговорчив, у него бесконечный запас острых шуток и поговорок, и его присутствие на время смягчило нашу чересчур деловую обстановку. Он заметил, что с кислородом я мог бы обрабатывать быстрее. Это верно, но мы и так не выбиваемся из графика, а мне всё-таки хочется дойти без кислорода до самой вершины. Ребята принесли и запасную маску, так что теперь в любой момент и я мог бы дышать этим чудесным газом, если бы почувствовал себя неважно и стал бы тормозить Эдика.