Их было достаточно, чтобы возбудить подозрения, будь у нее хоть малость ума.

Однако с трудом возведенное мною здание не должно было обрушиться из-за этой трещины. В ту ночь голова у меня шла кругом, я чувствовал, что приближается решительный момент. На следующий день я, как обычно, только очень сильно нервничая, устроился с утра на своем наблюдательном пункте. Взял кофе с молоком и развернул газету, но тем временем не спускал глаз с дома № 57. Я уже здорово навострился в этой двойной игре. И пока Хуанито что-то рассказывал мне о стачке металлургов, я, весь дрожа от волнения, увидел, что человек из КАДЭ снова появился на улице Пасо, с тем же чемоданчиком и в том же светлом костюме, что накануне, но на сей раз рядом с ним шел щуплый, невысокий человечек, очень похожий лицом на Пьера Френе [126]. Они шли, беседуя, и, когда толстяк что-то шептал своему спутнику на ухо, для чего должен был нагибаться, малыш кивал головой. Когда они поравнялись с домом № 57, маленький вошел в дом, а тип из КАДЭ пошел дальше, по направлению к улице Митре, и остановился на углу, как бы ожидая: достав пачку сигарет, он закурил.

Неужто Иглесиас выйдет с тем, маленьким?

Это казалось мне неправдоподобным, Иглесиас был не из тех, кто так сразу, с бухты-барахты, принимает чье-то предложение или приглашение.

Я попытался представить себе, что происходит там, наверху. Что этот малыш говорит Иглесиасу? Как представится? Вероятней всего, он отрекомендуется как посланец Библиотеки или Хора или любого другого подобного заведения: он, мол, узнал о приключившемся несчастье, а у них организована помощь таким, как Иглесиас, и так далее. Но, как я уже сказал, мне не верилось, что Иглесиас согласится пойти с ним с первого же раза: слишком уж он стал недоверчив и, кроме того, гордости прибавилось, а ее у него, как у многих испанцев, и до слепоты было хоть отбавляй.

Когда же эмиссар вышел на улицу один и направился к типу из КАДЭ, я с удовлетворением отметил, что мои догадки оправдались, из чего я заключил, что правильно оцениваю ход событий.

Тип из КАДЭ, похоже, с большим интересом выслушал сообщение малыша, и затем, оживленно беседуя, они направились к авениде Пуэйрредон.

Я помчался в пансион – необходимо было кое-что выяснить, не возбуждая, однако, подозрений Иглесиаса.

Вдова встретила меня с радостным возбуждением.

– Наконец-то пришли из их общества! – воскликнула она, пожимая мне руку обеими своими ладонями.

Я постарался ее успокоить.

– А главное, сеньора, – сказал я, – ни слова Иглесиасу. Ни в коем случае не проговоритесь, что это я дал знать о нем этим людям.

Она заверила, что просьбу мою хорошо помнит.

– Превосходно, – сказал я. – И что же решил Иглесиас?

– Они предложили ему работу.

– Какую работу?

– Не знаю. Он мне не сказал.

– И что он им ответил?

– Что подумает.

– Долго он будет думать?

– Несколько часов, этот сеньор придет сегодня же. Он хочет представить там Иглесиаса.

– Представить? Где же?

– Не знаю, сеньор Видаль.

Я заявил, что очень рад тому, что услышал, и откланялся. Но, уходя, еще спросил:

– Да, чуть не забыл. В котором часу вернется этот сеньор?

– В три часа дня.

– Прекрасно.

Теперь все пошло как по маслу.

Нервное состояние, как обычно, вызвало потребность сходить по нужде. Я зашел в «Антигуа Перла» на Пласа-Онсе и направился в уборную. Занятно, что в нашей стране единственное место, где упоминаются «Дамы» и «Кавалеры», как раз то место, где они уж непременно перестают ими быть. Иногда мне думается, что это одна из многих форм аргентинской иронической недоверчивости. Пока я устраивался поудобней в зловонной каморке, убеждаясь в моей давней теории, что клозет – это единственное место, пригодное для чистого умосозерцания, глаза мои изучали затейливые надписи. В надписи «ДА ЗДРАВСТВУЕТ ПЕРОН!» кто-то энергично перечеркнул слова «ДА ЗДРАВСТВУЕТ» и сверху написал «ДОЛОЙ!», которое в свою очередь было зачеркнуто, и над ним опять написали «ДА ЗДРАВСТВУЕТ» – то были уже как бы внучата изначальной здравицы, и все походило не то на пагоду, не то на шаткое строящееся здание. Слева и справа, вверху и внизу, с указующими стрелками и восклицательными знаками или эскизными рисунками, это оригинальное высказывание было украшено, обогащено и комментировано (как бы целым племенем неистовых толкователей-порнографов) всевозможными замечаниями о матери Перона, о социальных и анатомических достоинствах Эвы Дуарте [127], о том, что сделал бы неведомый, изощренный испражняющийся комментатор, если бы ему выпало счастье оказаться с нею в постели, в кресле или даже в этом самом клозете кафе «Антигуа Перла». Там были фразы, пожелания, перечеркнутые частично или полностью, затертые, искаженные или дополненные прибавлением похабного или хвалебного наречия, надписи разноцветными карандашами, иллюстрированные рисунками, словно бы исполненными неким пьяным и развратным профессором Тестю [128]. И на всех свободных местах, внизу и сбоку, кое-где обведенные рамкой (как особо важные сообщения в газетах), почерками разного характера (страстным или томным, мечтательным или циничным, настойчивым или фривольным, каллиграфическим или причудливым) – требования и предложения, номера телефонов для мужчин с такими-то и такими-то достоинствами, желающих участвовать в таких-то и таких-то комбинациях и забавах, изысках или фантазиях, мазохистских или садистских извращениях. Предложения и требования, в свою очередь снабженные ироническими или бранными, агрессивными или юмористическими комментариями третьих лиц, которые по какой-либо причине не расположены принять участие в данной комбинации, но в некоем смысле также желали бы участвовать и участвовали (их комментарии были тому подтверждением) в этом сладострастном и обольстительном волшебстве. И среди всего этого хаоса с указующими стрелками чей-то страстный и полный надежд ответ с сообщением, где и когда он будет ждать Князя Какографии и Анализаторства, и с нежной, как-то неуместной для клозетного завсегдатая припиской: «БУДУ ЖДАТЬ С ЦВЕТКОМ В РУКЕ».

«Оборотная сторона жизни», – подумал я.

Как на страницах полицейской хроники, здесь как бы открывалась конечная истина нашего бытия.

«Любовь и экскременты», – подумал я.

И, застегиваясь, подумал еще: «Дамы и Кавалеры».

На всякий случаи я уже сидел в кафе в два пополудни. Но человечек, похожий на Пьера Френе, появился только в три часа. Теперь он шагал уверенно, без тени нерешительности. Подойдя к пансиону, поднял голову, чтобы проверить номер (до того он шел с опущенной головой, словно что-то бормоча себе под нос), затем исчез в подъезде дома № 57.

Сильно нервничая, я ожидал, когда он выйдет: близился самый рискованный этап моего предприятия; хотя в какой-то мере я был готов допустить более банальный исход, а именно что Иглесиаса поведут в какое-либо из обществ взаимопомощи или благотворительных, однако интуиция сразу же подсказала мне, что этого не будет: такой шаг они сделают потом. Первый же шаг наверняка будет чем-то гораздо менее невинным: Иглесиаса, скорей всего, представят какому-нибудь влиятельному слепому, быть может даже связанному с заправилами. На чем основывался я в этом предположении? Я рассуждал так: прежде чем запустить, так сказать, в обращение новоиспеченного слепого, их заправилы, наверно, пожелают разузнать его качества, его характер и возможности, степень его проницательности или же тупости – разумный начальник шпионской сети не даст задания агенту, не выяснив его достоинств и слабостей. И конечно же, для того чтобы обходить вагоны метро, сбирая дань, требуются совсем иные качества, чем для того, чтобы стоять на страже у столь важного объекта, как Клуб Военно-морского Флота (чем занимается тот высокий слепой лет шестидесяти, который вечно торчит там с пачкой карандашей в руке, не произнося ни слова, и похож на английского аристократа, впавшего в нищету из-за злосчастного поворота судьбы). Есть, как я уже сказал, слепые – и слепые. И хотя у всех них имеется одно существенное общее свойство, которое обуславливает некий минимум характерных черт, не будем упрощать проблему и воображать, будто все они равно хитры и проницательны. Есть слепые, которые годятся только для физической работы, есть среди них типы вроде докеров или жандармов, но есть и свои Кьеркегоры и Прусты. Кроме того, нельзя предвидеть, как поведет себя человек, попавший