— Беппо! — позвал он.

Бездельничавший у буфета паж мгновенно обратился в слух. Это был худощавый белокурый подросток, не более двенадцати лет от роду. Стоявший рядом с ним пожилой мужчина — в котором я узнал Мариани, некогда бывшего сенешалем в Пезаро, а теперь исполнявшего ту же должность в Чезене — с озабоченным видом посмотрел на мальчика.

— Принеси мне вина! — рявкнул Рамиро. — Разве ты сам не догадываешься, что надо делать? Пошевеливайся, ублюдок. И впредь не смей спать, иначе твою пустую голову однажды украсят твои же пустые глазницы.

Старик достал из буфета полный кувшин вина и передал его пажу.

— Держи, сынок, — негромко сказал он. — Поспеши к его превосходительству.

Дрожа от страха, паренек взял кувшин из рук своего отца и с готовностью ринулся вперед. Но в спешке он на чем-то поскользнулся, пытаясь сохранить равновесие, зацепился за ногу одного из алебардщиков, охранявших меня, и во весь рост растянулся на полу, залив сапоги и штаны Рамиро вином.

Трудно описать весь ужас того, что произошло потом. Глаза Рамиро, устремленные на лежащего паренька, сверкнули, как у одержимого. Он резко встал, шагнул к нему и, наклонившись, взялся одной рукой за его пояс, а другой — за воротник его камзола. Почувствовав, что его поднимают, и догадываясь, кто это делает, бедный Беппо издал пронзительный крик. Легко, словно играючи, Рамиро повернулся на каблуках со своей ношей, на секунду замер, словно не зная, куда ее деть, а затем размахнулся и швырнул мальчика в самое пекло очага, пылавшего в нескольких шагах от него.

С жутким треском Беппо ударился о горящие поленья, подняв тысячи искр, которые тут же исчезли в дымоходе. Рамиро вырвал пику из рук одного из моих стражников и, довершая начатое, насквозь пронзил ею несчастного мальчугана.

Застывший возле буфета Мариани с выпученными от ужаса глазами взирал на происходящее. Казалось, он лишился дара речи, и его лицо стало белым как мел. Можно ли представить себе, что он чувствовал, взирая на корчащиеся и подергивающиеся конечности своего сына, которые высовывались из пламени, быстро пожиравшего остатки одежды и саму плоть? Агония продолжалась недолго; последняя судорога исказила тело мальчика, затем оно бессильно обмякло, и жуткое, тошнотворное зловоние заполнило всю комнату.

— Пощадите, синьор, пощадите! — вырвался наконец крик боли у Мариани.

Резким движением губернатор Чезены выдернул пику из тела своей жертвы и возвратил ее стражнику. Затем он вернулся к своему креслу и вновь уселся в нем.

— Принеси вина, — небрежно, словно ничего не произошло, бросил он Мариани.

Наступила мертвенная, напряженная тишина, нарушаемая лишь шипением пламени факелов, укрепленных на стенах зала, как будто неведомое чудовище хищно облизывалось после кровавой трапезы.

Все присутствующие, включая офицеров, сидевших за столом вместе с Рамиро, оцепенели; как бы они ни привыкли к злодеяниям, творившимся в этом разбойничьем гнезде, только что разыгравшаяся трагедия не шла ни в какое сравнение с тем, что им доводилось видеть раньше. Их угрюмое молчание вновь вывело из себя мессера Рамиро. Он мрачно, исподлобья оглядел своих товарищей и громко выругался.

— Ты принесешь мне вино, свинья? — рявкнул он на почти бесчувственного Мариани, и в его голосе прозвучали столь угрожающие нотки, что старик, забыв о своем горе, схватил с буфетной полки другой кувшин и, двигаясь, как сомнамбула, поспешил обслужить своего кровожадного господина.

— Твои руки что-то дрожат сегодня, Мариани, — цинично усмехнулся Рамиро. — Ты, часом, не замерз? Если так, пойди погрейся к огоньку, — добавил он и, безжалостно рассмеявшись, ткнул пальцем в сторону пылавшего очага.

Мне случалось бывать свидетелем весьма мрачных происшествий, и я слышал столь жуткие истории, что они казались почти невероятными. Я читал о том, что происходило в былые времена при дворе синьора Бернабо Висконти [Висконти Бернабо (1323-1385) — итальянский феодальный правитель, унаследовал власть над рядом городов и территорий на севере Италии, с 1355 г. в его руках оказалась вся Миланская область. В этом же году он получил патент на имперский викариат, продолжил завоевания и создал централизованное государство. Хронисты и писатели не раз упоминают о его жестокостях, нарушениях законности и издевательствах над подчиненными] в Милане, но, по моему мнению, даже изувера Бернабо можно было назвать невинным агнцем в сравнении с губернатором Чезены. Почему только он был жив до сих пор? Как могло случиться, что ему не подсыпали яда в вино или не воткнули кинжал в спину? Этого я не в силах был понять. Неужели те, кем он окружил себя, были ничуть не лучше его самого? А может статься, феноменальная жестокость Рамиро внушала всем суеверный страх, так что никто не осмеливался поднять на него руку? Решение этой загадки я оставляю тем, кто лучше меня разбирается в тонкостях противоречивой человеческой природы.

Налитые кровью глаза Рамиро вновь уставились на меня, и он лениво погладил свою рыжую бороду. Казалось, он немного остыл и теперь способен обуздать свою дикую натуру. Пошатываясь, Мариани вернулся к буфету, обессиленно прислонился к нему, и его блуждающий, как у безумца, взор уперся в пламя, быстро пожиравшее останки его ребенка. Вот человек, подумалось мне, который, если не сойдет с ума от горя, может стать непримиримым и опаснейшим врагом губернатора Чезены.

— Боккадоро, теперь ты знаешь, как мы обращаемся с неловкими слугами здесь, в Чезене, — сказал Рамиро. — Можешь не сомневаться, к ослушникам мы не так снисходительны, им у нас уготована куда более медленная кончина. Но довольно об этом, — перебил он сам себя. — У тебя было более чем достаточно времени для размышлений. Твой наряд ждет тебя. Отвечай же...

Дверь внезапно отворилась, и в зал вошел слуга.

— Прибыл посыльный от синьора Вителоццо Вителли, тирана Читта-ди-Кастелло [Читта-ди-Кастелло — городок в верхнем течении Тибра, в Умбро-Маркских Апеннинах, на севере провинции Умбрия], — объявил он, сам того не желая прервав речь своего господина. — Он доставил срочное послание его превосходительству губернатору Чезены.

При этих словах Рамиро буквально подскочил в своем кресле, и циничное выражение на его лице сменилось деловым и озабоченным.

— Немедленно впусти его, — велел он и, дожидаясь курьера, принялся с задумчивым видом расхаживать большими шагами взад и вперед по комнате. Я тоже воспользовался паузой, чтобы поразмышлять о ситуации, в которой неожиданно оказался. Вспоминая об этом сейчас, мне кажется, что вовсе не страх заставил меня уступить желанию Рамиро дель Орка и вновь облечься в ненавистные мне одежды.

Я не боялся смерти — я боялся последствий, которыми моя смерть могла быть чревата для мадонны Паолы ди Сантафьор. Сколь бы безвыходным ни представлялось мне тогда собственное положение, я, однако, считал, что не все еще потеряно. Судьба иногда делает странные и неожиданные подарки тем, кто не оставляет надежды на спасение; стоило ли ради удовлетворения своего тщеславия упрямо совать голову в петлю и придавать значение таким пустякам, как облачение на несколько часов в шутовской наряд, когда на карту было поставлено наше с мадонной Паолой будущее?

Помнится, после таких рассуждений я несколько воспрянул духом, и тут дверь в зал вновь отворилась и на пороге появился утомленный и перепачканный грязью курьер. Он приблизился к мессеру Рамиро, почтительно поклонился ему и подал пакет. Рамиро немедленно сломал печать, развернул послание и, встав спиной к очагу так, чтобы огонь освещал написанное, начал читать. Затем он поднял глаза на посыльного, и мне почему-то показалось, что его взор задержался на шляпе, которую тот держал в руках.

— Проводи этого малого на кухню, — велел Рамиро слугe, — и пусть его как следует накормят — он того заслужил. На рассвете я вручу тебе мой ответ, — обращаясь уже к курьеру, добавил он и знаком руки отпустил обоих.

Затем Рамиро вернулся к столу, налил себе полную чашу вина и залпом осушил ее.