Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

В Имоле кипела лихорадочная деятельность, но среди всех военных забот герцог не забывал и о дипломатии. В частности, он написал ответ на очередное послание Синьории, вновь торжественно заверявшей его светлость в своих дружеских чувствах. Поблагодарив досточтимый совет, герцог выразил надежду на приезд постоянного представителя Республики для обстоятельного обсуждения всех нерешенных вопросов и согласования политики обоих государств в будущем. Эта просьба как нельзя более соответствовала желаниям Синьории, и в Имолу выехал новый посол — тот самый Никколо Макиавелли, который некогда исполнял должность письмоводителя при епископе Вольтеррском. По возвращении во Флоренцию епископ дал своему подчиненному заслуженно высокую оценку, и тот получил видную государственную должность, став секретарем второй канцелярии при Совете.

Находясь в Имоле, Макиавелли часто виделся с герцогом и подолгу беседовал с ним. А посольские донесения мессера Никколо — бесценный материал для каждого историка, желающего разобраться в жизни и личности Чезаре Борджа. Горячий патриот, преданный слуга Республики, Макиавелли рьяно отстаивал интересы родного города, и собственные впечатления посла отнюдь не смягчали его позицию в дипломатических схватках с герцогом. Но верность долгу не делала Макиавелли пристрастным, и он не скрывал, что считает Валентино самым выдающимся политиком своего времени.

Оценивая деятельность герцога в покоренных областях, секретарь оказался в более выгодном положении, чем большинство других авторов, писавших о том же предмете. Ему не пришлось лавировать, отделываться общими фразами и замалчивать факты, поскольку он не задавался целью доказать тиранические замашки Чезаре Борджа, а всего лишь излагал действительное положение дел. Тенденциозность всегда приводит к противоречиям, и от них не свободна даже знаменитая монография Грегоровия. Сравним, к примеру, два небольших отрывка из седьмого тома «Истории средневекового Рима»: «Тринадцатого июня 1502 года Чезаре покинул Рим, чтобы возобновить свои кровавые труды в Романье. Ужасная драма, которой предстояло растянуться еще на год, разыгрывалась теперь по обе стороны Апеннинских гор. Чезаре, подобно ангелу смерти, появлялся то здесь, то там; его безжалостное коварство превосходило человеческое разумение и внушало людям почти суеверный страх».

Это на странице 468. А дальше, на странице 470, читаем следующее: «Города дрожали, сановники и должностные лица унижались и раболепствовали перед герцогом, а придворные льстецы превозносили его до небес, сравнивая с Юлием Цезарем… Однако правление Чезаре Борджа было энергичным и гуманным. Впервые за долгий срок Романья наслаждалась миром и свободой, избавленная от векового зла — кровожадных тиранов, изнурявших страну непрерывными войнами и поборами. Чезаре поручил правосудие заботам человека, пользовавшегося всеобщим уважением и любовью. Это был Антонио ди Монте-Сансовино, президент чезенской руоты» note 28.

Трудно усмотреть логическую связь между приведенными оценками исторической роли герцога. Складывается впечатление, что правдивые строки выходят на свет как бы сами собой, помимо авторской воли. «Безжалостное коварство» Чезаре Борджа оказывается предпосылкой энергичного и гуманного правления, и уже совсем непонятно, почему романские города дрожали перед человеком, который нес им свободу и мир? Почему многие из них явно стремились сделаться участниками «ужасной драмы» и добровольно переходили под власть кровавого Борджа? Можно допустить, что они шли на это, «дрожа от суеверного страха», но в таком случае — почему ни в одном из городских архивов тех времен мы не находим упоминаний о подобной дрожи? И в чем заключалась придворная лесть, коль скоро герцог действительно «избавил Романью от векового зла», как это признает и сам Грегоровий?

Непоследовательность суждений немецкого историка бросается в глаза, и вряд ли есть необходимость приводить другие, столь же яркие примеры противоречий. Как вполне справедливо отметил Эспинуа, Грегоровий «упорно отказывается видеть в Чезаре Борджа некоего мессию объединенной Италии, считая его не более чем честолюбивым авантюристом». Но погрешности, которыми страдает изложение Грегоровия, выглядят чрезвычайно незначительными по сравнению с выводами Виллари. Читая книгу «Жизнь и эпоха Макиавелли», мы обнаруживаем в ней поразительное открытие — оказывается, Чезаре Борджа не был ни военным, ни политическим деятелем, а оставался — с начала и до конца — всего лишь главарем разбойничьей шайки!

Итак, авантюрист или главарь разбойников, в зависимости от вкусов и предпочтений кабинетных историков. Но как обстоит дело с другими искателями приключений — с дровосеком Муцио Аттендоло, основателем герцогского дома Сфорца, с графом Генрихом Бургундским, родоначальником королевской династии Браганса, много веков правившей Португалией, с норманнским бастардом по имени Вильгельм, завоевавшим Англию? Кем, как не честолюбивым авантюристом, был Наполеон Бонапарт до тех пор, пока не стал императором Франции? Не будет преувеличением сказать, что именно честолюбивый авантюрист — или, если угодно разбойничий атаман — стоит у истоков любого княжеского или королевского рода.

Грегоровий был совершенно прав, отказываясь видеть какие-либо мессианские черты в облике Чезаре Борджа. Не спасать Италию, а властвовать над ней — вот в чем состояла цель Валентино. Воля итальянского народа интересовала герцога не больше, чем его лошади, и если он заботился о нуждах своих подданных, то руководила им отнюдь не любовь. Но можно ли упрекать Чезаре Борджа в эгоизме, не доказав предварительно самоотверженную человечность всех иных владык, которые удостаиваются лестных отзывов на страницах учебников и монографий? Были ли эти люди альтруистами чистой воды?

Однако вернемся к достопамятной работе Виллари. В главе, посвященной Чезаре Борджа, он отказывает ему в любых организаторских или военных способностях — и это само по себе является чудовищным искажением фактов. Но удивительнее всего, что автор приходит к подобным выводам на основании писем Макиавелли, тех самых писем, в которых флорентийский секретарь восхищается герцогом как полководцем и государственным деятелем. Опытный дипломат и психолог, совсем не склонный к слепой восторженности, Макиавелли считал герцога Валентино воплощением идеального правителя.

Нет, возражает нам Виллари, посол Синьории глубоко заблуждался. И пусть он встречался с герцогом в самые критические моменты его жизни, пусть видел его чуть ли не ежедневно на протяжении двух месяцев, пусть по долгу службы специально анализировал его характер — все это не имеет значения. Флорентийцу не удалось разглядеть истинное лицо Борджа, и образ, возникший под талантливым пером мессера Никколо, целиком и полностью фантастичен. Но, может быть, Виллари прав, а Макиавелли действительно ошибался? В поисках ответа попробуем заново разобраться в событиях, волновавших Италию осенью 1502 года.

Прежде всего учтем, что Макиавелли не был независимым наблюдателем — он явился в качестве представителя заведомо враждебного государства. Синьория не питала к герцогу никаких чувств, кроме ненависти и страха, а всякий чиновник, желающий сделать карьеру, знает, как важно вовремя подтвердить мнение своего начальства. Другие послы охотно следовали этим путем, ограничиваясь в донесениях пересказом обильных слухов о коварном чудовище по имени Валентино, но не отказывались от щедрых денежных подарков герцога. И только Макиавелли, прожженный скептик, никогда не стремившийся к роли пророка и считавший честность скорее предрассудком, чем добродетелью, — только он нашел в себе силы остаться неподкупным и высказать правду.

Флорентиец прибыл в Имолу вечером седьмого октября и без промедления, не переменив дорожное платье, отправился во дворец. Это выглядело так, будто его визит не терпит даже минутного отлагательства, на самом же деле в бумагах посла не содержалось ничего, кроме расплывчатых заверений в дружбе. Герцог принял Макиавелли весьма любезно, в свою очередь выразив желание сохранить и упрочить добрые отношения с Флоренцией. Впрочем, Чезаре тут же заявил, что Синьория находится перед ним в неоплатном долгу — заставив кондотьеров вывести войска из Тосканы, он спас Флоренцию, но превратил своих лучших слуг во врагов. Внешне все было именно так, как говорил Валентино, и Макиавелли не стал напоминать о захвате Ареццо, осуществленном с молчаливого согласия его светлости. Пикировка с герцогом не входила в задачу посла.

вернуться

Note28

Церковный трибунал. — Примеч. ред.

52
{"b":"23808","o":1}