Такой взгляд на вещи совершенно не устраивал мисс Армитидж.

– Но лорд Веллингтон – интеллектуал, – возразила она. – Об этом свидетельствует его деятельность на посту министра по делам Ирландии, а также победы при Вимейру, Порту и Талавере, явившиеся результатом его точного расчета.

Тут леди О'Мой, обнаружив мужа в беде, отложила эстампы и бросила ему в поддержку свою тяжелую артиллерию.

– Сильвия, дорогая, – сказала она, – я просто удивляюсь – ты постоянно ведешь споры о предметах, в которых совершенно не разбираешься.

Мисс Армитидж рассмеялась – ее нелегко было лишить самообладания.

– В которых женщины не разбираются?

– В которых я не разбираюсь, а я, безусловно, женщина.

– Да, но особенная женщина, – пошутила кузина, ласково погладив ее изящную белую руку, выглядывавшую из пены кружев. И леди О'Мой, всегда понимавшая все сказанное буквально, замурлыкав от удовольствия, не без некоторого самодовольства принялась рассуждать о своих достоинствах, время от времени обращаясь за подтверждением своих слов к мужу. О'Мой, любивший ее с благоговением, которое природа заставляет испытывать воистину мужественных представителей сильного пола к хрупким и женственным представительницам слабого, с готовностью, даже истовостью соглашался с ней, показывая, что он и сам в этом искренне убежден. Их беседа была прервана докладом Маллинза о приходе графа Самовала – обстоятельством, несомненно более приятном для леди О'Мой, чем для ее собеседников.

Появился португальский вельможа. Степень его знакомства с семьей генерала позволяла графу являться в их дом без церемоний и предварительных уведомлений. Это был статный, красивый, смуглолицый человек лет тридцати, безупречно одетый, изящный и грациозный в своих движениях, как учитель фехтования, кем он, вполне возможно, и являлся, поскольку мастерское владение рапирой служило предметом его гордости и было всем известно. Впрочем, Жерониму ди Самовал никогда этим не хвастался, обнаруживая во многих отношениях весьма мягкую и тонкую натуру. Его дружба с супругами О'Мой, длившаяся уже около трех месяцев, в последнее время значительно окрепла благодаря тому обстоятельству, что он неожиданно стал одним из наиболее резких критиков регентского совета – после того, как его недавно туда назначили – и одним из самых горячих сторонников политики Веллингтона.

С величайшей грацией граф поклонился дамам и, не устрашившись ледяного взгляда голубых глаз О'Моя – чье расположение к человеку находилось в обратной зависимости от расположения, проявляемого этим человеком к его жене, – рискнул поцеловать чудную ручку хозяйки и вручить ей огромный букет ранних роз.

– Жалкие розы Португалии для их английской сестры, – тихо произнес он бархатным голосом.

– А вы поэт! – резко заметил О'Мой.

– Обнаружив здесь Кастальский ключ [Кастальский ключ – священный источник в окрестностях горы Парнас в Греции. Древние эллины посвятили его богу Аполлону и музам. По преданию, Кастальский ключ давал вдохновение. Паломники, приходившие к святилищу Аполлона в Дельфах, брали из этого источника воду для ритуальных целей. Выражение это употребляется и как обозначение состояния вдохновения, воодушевления], – ответил граф, – разве я мог не напиться из его прозрачных вод?

– Полагаю, что могли, принимая во внимание наличие на столе неплохого портвейна. Надеюсь, вы не откажетесь, Самовал? – предложил О'Мой, взявшись за графин.

– Тогда совсем чуть-чуть. Я не привык пить с утра, но на этот раз пью за здоровье леди и ваше, мисс Армитидж! – Он эффектным жестом поднял бокал и, поднеся к губам, маленькими глотками выпил его, после чего занял кресло, пододвинутое О'Моем.

– Я слышал, есть хорошие новости, генерал. Удаление из правительства Антониу ди Созы уже приносит свои плоды. В долине Мондегу наконец приступили к методичному разрушению мельниц.

– Вы очень хорошо информированы, – хмуро проговорил О'Мой, который сам только что получил эти известия. – Так же хорошо, как и я. – За его словами почти угадывалось подозрение. Он был раздосадован тем фактом, что сведения, которые следовало скрывать как можно дольше, становились известными так скоро.

– Конечно, и с полным на то основанием, – с печальной улыбкой ответил Самовал. – Разве меня это не касается? Разве речь не идет о части и моих земель?

Он вздохнул.

– Но я принимаю неизбежности войны. По крайней мере, обо мне не скажут, как сказали о тех, кого в совете представлял Соза, что я ставлю личные интересы выше долга перед страной – так, по-моему, это звучало. Личность должна пострадать, чтобы нация победила – римский афоризм, дорогой генерал.

– И британский, – добавил О'Мой, для которого Британия была вторым Римом.

– О, согласен, – воскликнул любезный Самовал. – Вы доказали это, проявив твердость в связи с тем неприятным делом в Таворе.

– Что это за дело? – спросила мисс Армитидж.

– А вы разве не слышали? – удивленно воскликнул Самовал.

– Конечно, нет, – оборвал его О'Мой, которого прошиб холодный пот. – Едва ли стоит посвящать дам в подобные дела, граф.

– Вероятно, вы правы, да, вы правы, – согласился Самовал, как бы принимая упрек и умолкая. Но, едва лишь О'Мой перевел дух, он продолжил: – И я уверен, дорогой генерал, что – это, кстати, и в ваших интересах, – что не будет колебаний и тогда, когда этого лейтенанта Батлера схватят.

– Кого?! – Леди О'Мой изменилась в лице.

Сэр Теренс сделал отчаянную попытку замять разговор.

– Это не имеет никакого отношения к Дику, дорогая. Малый, по имени Филипп Батлер, который…

Но очень хорошо информированный Самовал поправил его:

– Не Филипп, генерал, – а Ричард Батлер. Я узнал имя вчера от Форжеша.

В наступившей вслед за его словами пугающей тишине ничего не понимающему графу, видевшему, как бледнеет лицо леди О'Мой и расширяются взирающие на него сапфировой синевы глаза, представилось, что он неожиданно очутился на театральном спектакле.

– Ричард Батлер! – повторила она. – Что Ричард Батлер? Скажите мне! Говорите немедленно!

Самовал заколебался и посмотрел на О'Моя, но встретил его хмурый взгляд. Леди О'Мой обратилась к мужу:

– В чем дело, Теренс? Ты знаешь что-то о Дике и скрываешь это от меня? Дик в беде?

– Да, – мрачно подтвердил О'Мой. – В большой беде.

– Что он натворил? Ты говорил о каком-то деле в Эворе или Таворе, в которое не стоит посвящать дам. Я хочу знать, что это за история.

Любовь к брату и тревога за него придали леди О'Мой решительность, которую она так редко проявляла.

Видя обоих мужчин в оцепенении – Самовала от все возрастающего изумления, а О'Моя от полной подавленности, – она предположила после всего, что было сказано, что их молчание объясняется соображениями благопристойности.

– Оставь нас, Сильвия, пожалуйста, – попросила леди О'Мой. – Прости меня, милая. Но ты видишь, они не могут себе позволить говорить об этом в твоем присутствии.

В ожидании ухода своей скромной и благоразумной кузины, маленькая и несчастная, она стала обрывать нервными пальцами лепестки одной из принесенных Самовалом роз.

Едва мисс Армитидж скрылась за дверью крыла дома, где находились занимаемые генерал-адъютантом жилые комнаты, леди О' Мой без сил откинулась на спинку кресла.

– Теперь, – попросила она, – пожалуйста, расскажите все.

О'Мой вздохнул, сожалея по поводу разоблачения с таким трудом замаскированного обмана, и хриплым голосом поведал правду.

Мнение мисс Армитидж совпадало с мнением леди О'Мой. Но она сочла для себя невозможным строить предположения относительно того, что мог натворить Дик Батлер, и переживала за Юну. Но не за Дика.

По арочной галерее, идущей вдоль южной стороны дома и соединяющей жилые и служебные комнаты, мисс Армитидж направилась в рабочий кабинет сэра Теренса, надеясь застать там капитана Тремейна, который должен был быть сейчас один.